КиноБизнес изнутри с Ренатой Пиотровски: интервью с писателем и режиссером Михаилом Зыгарем

Сегодня ее собеседник — российский писатель и режиссер, бывший главный редактор телеканала «Дождь», автор бестселлера «Вся кремлевская рать» и один из создателей Мобильного художественного театра Михаил Зыгарь.

Но страшной была не война

Мне было 20 лет, когда я приехал на войну в Ирак. Каждый по-разному пытается доказать окружающим, что он молодец, что он крутой, что он круче, чем окружающие. И у меня таким доказательством волею случая стала работа военным корреспондентом на войне. В институте мне дали на выбор — французский, немецкий, португальский и арабский, и я решил, что французский — это скучно, немецкий — это вообще никому не нужно, португальский — это классно, но бесперспективно, а арабский — наверное, это рвака, это жесть и прикол. А если ты учишь арабский, разве можно не стремиться к тому, чтобы поехать брать интервью у «Хезболлы», у «братьев мусульман» или у Саддама Хусейна? Конечно, невозможно! Но страшной была не война, а совсем другое. Страшно — это когда ты делаешь что-то, что никому не нужно. Например, работаешь военным корреспондентом и в какой-то момент понимаешь, что ты пишешь про войну, на которую всем наплевать, и это никто не читает, и от твоей работы ничего не меняется. И это относится к любой работе и любой жизни: если ты хочешь произвести на кого-то впечатление, но вдруг понимаешь, что это бессмысленно и бесполезно, это довольно страшно.

Невозможно никого поменять

Невозможно никого поменять и никого ничему научить, это точно. Невозможно никого перевоспитать. Люди каким-то образом меняются по ходу жизни — все и очень сильно, но это какие-то их внутренние процессы. То, что можно массово кого-то перевоспитать или чему-то научить — это иллюзия. И это очень важное знание, которым многие люди пренебрегают, они его не учитывают.

Я — как все

Мы так часто не готовы признать, что слабы, что часто руководствуемся не логикой, а какими-то странными эмоциональными порывами, что часто что-то делаем так, а не иначе, потому что испугались — а потом, в попытке себя оправдать, задним числом придумываем объяснения, почему мы все-таки были правы. Мы придумываем себе биографию, которая нас психологически устраивает — и рассказываем ее другим. Потому что рассказать по-другому — неловко или стыдно. И я — как все. Я тоже такой человек, я знаю это про себя — и поэтому могу понять это про других. Я сопоставляю себя с персонажами, о которых я пишу, и вижу очень хорошо все свои прежние ошибки. Когда я был молодым и работал на войне, я считал себя супергероем, а все относились ко мне, как просто к обычному чуваку, и меня это как-то ужасно ранило. Но по прошествии времени я разобрался в каких-то своих комплексах и понял, что я многие вещи в жизни совершал из-за собственных комплексов, из-за собственных понтов, из-за стремления доказать, что я не такой, какой я есть на самом деле, не такой, как все. У очень многих замечательных поступков — не самые замечательные мотивации. И часто, когда ты делаешь что-то очень классное, ты в глубине души стремишься не сделать что-то классное, а выглядеть очень классно. И именно это ужасно интересно.

Сложность устройства каждого из нас

Если всем давать скидку, если не требовать ни от кого, чтобы они обязательно были супергероями и все делали на сто процентов… становится проще понимать людей, не винить их, прощать им ошибки и, главное, понимать сложность устройства каждого из нас.

Клубничные поля

На войне не всегда страшно. Одна из самых прикольных поездок — в Ливан, куда меня повезли лидеры «Хезболлы». На юге страны есть город с фантастическими клубничными полями, которые фактически контролировались террористической организацией. Это было довольно любопытно.

«Империя должна умереть»

Я долгое время работал политическим журналистом, и меня стало от всего этого тошнить: потому что ничего нового не происходило, и я просто больше не мог читать новости. И я себе придумал другие новости: решил, что я буду сейчас не про то, что сейчас происходит, а про то, что происходило сто лет назад. Это было довольно естественно. Мне было очень интересно написать про то, как жили люди до революции, этот период очень увлекателен, если относиться к людям того времени не как к мертвякам, не как к скучной истории, а как к живым людям, которых ты видишь, чувствуешь, как если бы ты смотрел про них сериал. И я такой сериал выстроил: круче любой «Игры престолов»!

Писал книгу в бассейне

Когда я писал книгу «Вся кремлевская рать», я придумывал ее структуру в бассейне, нарезая круги туда-сюда. Благо у меня очень хорошая память. У меня много разных пробелов в образовании, но память у меня очень хорошая — и это мне заменяет многое. Я помню любую мелочь, которую я слышал или видел в жизни. Порой это даже мешает: столько всякого шлака приходится за собой таскать. Но иногда, наоборот, помогает. Откуда я это знаю? Откуда-то знаю. Эта книга — об истории современной России. Снять документальный фильм по ней невозможно, потому что никто не говорит под запись, так устроена российская политика: все говорят только анонимно. Можно что-то узнать, выкопать, вытащить из-под земли, если люди уверены в собственной анонимности, но никто не скажет правду на диктофон. Поэтому книга — единственный возможный жанр, в котором можно было это опубликовать.

Вдохновение придумали лентяи

Вдохновение придумали лентяи, его не существует. Я помню, когда я работал на «Дожде», ужасно бесился, когда мне говорили, что текст ролика еще не готов, потому что у копирайтера нет вдохновения. Я прямо кидался вещами в стену! Какое вдохновение? Мы вот работаем пальцами, а они вдохновением? Нет никакого вдохновения — садишься и фигачишь. Но, безусловно, чтобы начать писать, нужно сделать над собой «трудовое усилие», заставить себя сконцентрироваться, привести себя в правильное состояние. Мне, например, тяжело работать дома, проще писать, перемещаясь из одного кафе в другое: когда вокруг люди шумят, это создает определенную звуковую завесу — и ты перестаешь отвлекаться. Ты сидишь, вокруг что-то происходит, а ты углубляешься в свои мысли и работаешь. А еще я очень люблю писать в самолете.

Человек-челленджер

Поскольку вся моя жизнь состоит из испытаний, таких челленджей, то я и есть человек-челленджер. Кстати, американский космический корабль, который назывался «Челленджер», однажды взорвался прямо на старте…

Право на безумие

Было продано около 200 тысяч только бумажных книг «Вся кремлевская рать», а потому, когда я снова пришел в издательство со словами: «А теперь я буду писать про революцию 1917 года», они покрутили пальцами у своих висков, но денег дали: успехом я заработал себе право на безумие. Они смахнули слезу, а я добавил: «Но теперь вы будете мне платить в десять раз больше». Они смахнули слезу еще раз и согласились. И я должен сказать, что у меня гениальное издательство, я их очень люблю, они прекрасные, честнейшие люди, поэтому с ними очень приятно работать.

Текст — это никому не нужный полуфабрикат

Мне кажется, что нет особенной разницы между писателем, режиссером и подобными профессиями в 21-м веке. Когда-то давным-давно она точно была, а сейчас производство контента — это куда более целостное мероприятие. Сейчас журналист — это производитель контента, а контент перестал быть исключительно текстом. Текст — вообще не контент, текст — это никому не нужный полуфабрикат. Контент — это все вместе, это и видео, и аудио, и это даже не носитель, это впечатление, которое ты производишь на потребителя контента. И тут все время нужно понимать, что ты производишь целостный продукт. Когда я делал документальные фильмы на «Дожде», я был режиссером. А потом, когда я придумал новый жанр — сериалы для мобильных телефонов, мы его снимали вместе с продюсерами Тимуром Бекмамбетовым и Кареном Шаиняном, я выступал в проекте как режиссер, как автор сценария и как продюсер. И это очень интересная работа над собой, потому что, если ты знаешь, что пишешь книжку, и ты должен очень тщательно отшлифовать каждое предложение, ты точно также должен отшлифовать каждый кадр, чтобы не было мелочей. Мелочей не бывает.

Радикально менять почерк

Мне хотелось бы, чтобы у нас была аудитория моложе, чем та, к которой я привык. Когда я работал журналистом, я понимал, что моя аудитория — это, скорее, 35+. Сейчас мне важно говорить с людьми 35-: это те, кто еще не успел закостенеть, забронзоветь, еще не все для себя понял. А чтобы говорить с ними, нужно радикально менять почерк, стиль. Когда ты разговариваешь с аудиторией 35+, они уже все для себя решили, и им или нравится, они с тобой согласны — или не согласны. Если не согласны, то они не будут смотреть. А поколению 35- может понравиться одно, третье, пятое, они еще могут передумать. Им может понравиться что-то совершенно неожиданное, и это такая аудитория, которая является законодателем стиля. И «старенькие» в итоге будут смотреть то, что смотрят молодые, даже если не понимают этого. А вот молодые не будут смотреть то, что смотрят старенькие.

И многие живы

У нас есть компания Future History («История будущего»). Один из ее продуктов — сериал 1968.DIGITAL, главным спонсором которого стал Альфа-банк. Заработать нам не удалось, потому что проект был очень дорогим: сериал выходил в Америке на сайте Buzzfeed News, во Франции на сайте Libération и в России на «Амедиатеке», у нас были три языковые версии, и производство контента на трех языках и глобальная аудитория означают, что ни малейшей скидки на то, что «и так прокатит», быть не может. И по правам должен быть очищен каждый кадр и каждая секунда. А значит, нам нужны были американские юристы, которые очищали права. И американские юристы съели все, прямо все! Это того стоило, мы получили огромное удовольствие и колоссальный опыт. А опыт — это вообще бесценно, и я горжусь всем, что мы сделали. Я горжусь тем, что мы это закончили, и многие живы. (Смеется.) Мы никогда больше не будем прежними.

Мне захотелось собственных детей

Я не тот человек, который любит сидеть на теплом месте. Мне интересно двигаться. Почему я ушел с «Дождя»? Потому что у меня было ощущение, что все, что я мог и должен был сделать, я сделал. И все, что я хочу делать дальше, выходит за рамки телеканала. Потому что это не мой телеканал. Невозможно осчастливить против воли, невозможно сделать ремонт в чужом доме. Если ты работаешь няней у чужого ребенка, даже с рождения, и даже если этот ребенок считает тебя родным отцом, ты все равно являешься ему нанятой няней, и ты не можешь принимать решения о том, как дальше этому ребенку жить, куда ему поступать, это решение должен принимать родитель. Я не являлся биологическим родителем. Я до сих пор искренне люблю Наташу Синдееву, биологическую мать телеканала, но… мне захотелось собственных детей. (Смеется.) И я их уже наплодил и продолжаю плодить.

На пороге

Надеюсь, сейчас я нахожусь на пороге большой кинематографической карьеры: наша студия вплотную ныряет в кинопроизводство, и через пару лет будет много всего интересного. В том числе полный метр в кинотеатрах и сериалы на платформах. Главное, понимать: будущее — за интернет-платформами. Сегодня все кино — в телефоне.

Театр в кармане

Наш мобильный театр — это новоизобретенный жанр: театр без помещения, без здания. Это мобильное приложение, в котором каждый месяц выходит новый аудиоспектакль, вписанный в городское пространство. То есть вы гуляете по какому-то району города, с навигатором в телефоне, который ведет вас по маршруту, и одновременно в ушах у вас разыгрывается спектакль, в который вписано все, что вы видите вокруг — каждое здание, каждая скамейка, дерево. У нас вышло уже шесть спектаклей. А полгода назад мы запустили это приложение «Мобильный художественный театр» — и нас выдвинули на «Золотую маску», то есть театральное сообщество признало мобильный театр в качестве настоящего театра. Билет на один спектакль стоит 379 рублей — и нет ни времени, ни ограничения по количеству зрителей. Ты можешь пойти один, а можешь взять десять друзей — и в любое время, когда захочется, идти и все. Театр в кармане, самый общедоступный театр в России. У нас очень классные пьесы, которые написаны специально для этого формата, и всегда очень хорошие актеры играют в спектаклях. Кирилл Серебренников сыграл сам себя в самом первом спектакле, Чулпан Хаматова, Ян Гэ и Один Байрон сыграли в спектакле «Свинарка и пастух», Ингеборга Дапкунайте играла Воланда, Леонид Парфенов — Берлиоза в «Мастере и Маргарите», Саша Ребенок — Маргариту, Юра Колокольников — Мастера. Но главная наша новость — это наш первый детский спектакль: детям понравилось, а дети не врут, они не могут сделать вид, что им интересно, если им скучно. И к сегодняшнему дню мы запустили Мобильный художественный театр в Санкт-Петербурге со спектаклем «Я жила» по воспоминаниям поэтессы Ольги Берггольц, который озвучила Лиза Боярская.

Трибунка

Энди Уорхол придумал, что искусство — это не то, что художник делает, а сам художник. И Ким Кардашьян придумал Энди Уорхол. Чтобы тебя люди воспринимали, они должны воспринимать именно тебя — они должны представлять твое лицо. Чтобы иметь возможность сказать то, что ты думаешь, максимальной аудитории, нужно эту максимальную аудиторию завоевать. Нужно, чтобы большое количество людей хотело слышать то, что ты говоришь, и воспринимать то, что ты говоришь. Мне кажется, с этой целью нужно заниматься развитием собственного бренда. А как ты потом распорядишься этим брендом — это уже твое дело, можешь рекламировать презервативы, а можешь делать что-то более осмысленное и интересное, нести какие-то ценности, заниматься образованием для детей. Но чтобы тебя кто-нибудь услышал, нужна какая-то подставочка, трибунка или хотя бы картонная коробка из-под телевизора, нужно, чтобы люди почему-то захотели тебя послушать, причем люди очень разные. Кто-то будет тебя читать, потому что увидел книжку в магазине, а кто-то, потому что видели интересный пост в «Инстаграм* (*Meta Platforms Inc. (Facebook, Instagram) — организация, деятельность которой признана экстремистской, запрещена на территории Российской Федерации)». С аудиторией нужно разговаривать на ее современном языке.

Путешествовать в одно лицо

Для качественного отдыха нужно правильное душевное состояние, которого сейчас у меня нет. Сейчас я просто не в состоянии отдыхать. Но вообще я очень люблю путешествовать: могу много ездить, могу лежать на пляже и писать книжку, могу заниматься спортом. Главное, я не могу путешествовать один. С тех пор, как я был военным корреспондентом и активно ездил по горячим точкам, я возненавидел ощущение путешествия в одно лицо: изредка меня сопровождал фотограф, но обычно на войне ты один на один с собой.