В Центре им. Вс. Мейерхольда прошли премьерные спектакли «Баала» по ранней пьесе Бертольта Брехта в исполнении молодых актеров «Июльансамбля», а в Театре Наций состоялась премьера «Утопии» по пьесе одного из ключевых авторов отечественной новой драмы Михаила Дурненкова.
Фото: Екатерина Краева (ЦИМ)
Мария Зайвый (Театр Наций)
Оба спектакля — о поисках (не)возможного счастья, смысла и любви в неидеальном мире и крайностях, на которые способен человек.
«Баал»
Помимо первоначального варианта, написанного в 1918 году, пьеса «Ваал» Бертольта Брехта существует еще в редакциях 1919 и 1920 годов — в каждой из них драматург по-разному настраивает оптику, через которую он смотрит на драматичное и противоречивое время. Первая была закончена еще во время его службы на фронте, две другие — сразу после Первой мировой войны, по свежим ранам. В 1918-м Брехту двадцать лет — возраст, когда жизнь, а тем более ее трагические потрясения, воспринимается особенно остро. Ровно век спустя «Баала» с 25-летними актерами «Июльансамбля» ставит их ровесник Иван Комаров. Главный герой пьесы, распутный поэт Баал — личность, мягко говоря, отталкивающая: он без тени сомнения и сожалений насилует и доводит до самоубийства невесту своего поклонника, соблазняет и бросает беременной возлюбленную друга и наконец доходит до убийства, которое, кажется, оставляет его столь же равнодушным. Одним словом, Баал, носящий имя финикийского бога, в жертву которому приносили собственных детей, — настоящий монстр. Но почему-то, несмотря ни на что, он вызывает сочувствие: что-то не так не только и не столько с ним, сколько со временем, его породившим — эпохой, что сладострастно пожирает свое потомство и пирует на его останках. Ключ к пониманию личности Баала — в эссе Брехта 1954 года: «Для тех, кто не научился мыслить диалектически, в пьесе „Ваал“ может встретиться немало трудностей. Они едва ли увидят в ней что-нибудь, кроме прославления голого эгоцентризма, — пишет он. — Однако здесь некое „я“ противостоит требованиям и унижениям, исходящим от такого мира, который признает не использование, но лишь эксплуатацию творчества. Неизвестно, как Ваал отнесся бы к целесообразному применению его дарований; он сопротивляется их превращению в товар». Этот посыл становится главным и для создателей спектакля в ЦИМе — пугающе злободневного и притом вневременного. Нынешние двадцатилетние, к счастью, не знают войны, но подвергаются символическому насилию, которое калечит души, возможно, с еще более изощренным цинизмом. Они живут в мире, который находится в конфронтации с человеческим в человеке; поклоняется продаваемым образам с не меньшим исступлением, чем древние — кровожадному Баалу. Причем движут ими все те же иррациональные силы саморазрушения, принимающие сегодня более замысловатые формы. Клубная вечеринка с неоновыми огнями немногим отличается от кабаре Веймарской республики, а ее персонажи — от гротескных смертельных масок с картин Джеймса Энсора.
«Баал» — это еще и размышление о диалектике искусства, где новое нередко прорастает на руинах прошлого. Авангард начала прошлого века последовательно разрушал старые формы, во многом питался трагическим мироощущением времени — впрочем, трагедия со времен античности была и остается главным источником искусства. Или искусство существует именно потому, что трагедия — неизменный спутник человеческого бытия?
Детали
Центр им. Вс. Мейерхольда, Новослободская ул., 23
|
|
«Утопия»
Если коротко, спектакль Марата Гацалова по пьесе Михаила Дурненкова — о присутствии 90-х в нашей жизни, а это, очевидно, разговор, который неизбежно заводит в сумерки мятущейся русской души, томимой тоской по великому и прекрасному и в то же время с самоуничижительной готовностью принимающей постулат «рожденный ползать летать не может».
Действие разворачивается в необозначенной российской глубинке — этакой экзистенциальной яме, где время движется медленно и неохотно, а дни неотличимы один от другого, где, если вдруг и зарождается что-то светлое, то только как нежизнеспособная аномалия. Когда-то, двадцать с лишним лет назад, в городке работало кафе «Утопия» — точнее, забегаловка, с мерзким пивом и пошлым интерьером, о которой, однако, хранит теплые воспоминания юности некий московский бизнесмен Кирилл (Андрей Соколов). Он, давно привычный к устрицам, фуа-гра, севиче и чему только не, хочет возродить именно ту «Утопию», которую знавал безденежным студентом, не лучше и не хуже. «Зачем?» — вопрос из разряда русских вечных. Так или иначе, «Утопии» быть — Кирилл в буквальном смысле под забором находит Леху (Михаил Орлов), который там некогда работал, чтобы тот и осуществил задуманное. Леха убеждает жену Надю (Ольга Белинская), с которой они уже давно не живут по причине его беспробудного пьянства, и «Утопия» возрождается из пепла. Да и в семье вроде как все налаживается, даже сын завязывает с наркотиками, включаясь в дело. И вот они уже строят планы на будущее и пытаются украсить «Утопию» и закупить пиво получше, но нет — Кириллу нужно его прошлое.
Неслучайно почти на протяжении всего спектакля персонажи находятся в статичном положении на полу, а зритель их видит в отражении огромного зеркала, создающего иллюзию парения в воздухе. Эффектная сценография, придуманная Ксенией Перетрухиной, завораживающе красива: этот сказочный, нереальный мир удивительно притягателен, он манит, несмотря на предостережения внутреннего голоса, что что-то не так в этом перевернутом мире. Его перекрывает столь же красивая, какая-то космическая музыка: композитор Сергей Невский создает в спектакле звуковую среду, в которой оригинальные композиции соединяются с музыкой французского композитора XIV века Гийома де Машо, современных английских электронщиков Goldfrapp и сэмплами из поп-песен 1990-х — совершенно не узнаваемыми на слух.
Мы все живем в этой утопии — невольно на ум приходит фонетическая ассоциация с «топью». Но несмотря на щемящее чувство тоски по прекрасной, но недостижимой жизни, спектакль не оставляет ощущения безысходности. Выход где-то есть, просто мы его пока не нашли, поэтому пока живем в зазеркалье.
Детали
Ближайшие спектакли: 17 и 18 сентября
Театр Наций, Петровский пер., 3
