Культура

Women in Power: Алла Сигалова — о новом спектакле «ХХ век. Бал», работе с Владимиром Машковым и вере в чудеса

24 декабря 2018

Арина Яковлева

Фото: Ян Кооманс
Визаж: Ирина Мурзина, Privé7
Платье и тренч, 12Storeez; туфли, Aquazzura

В начале декабря в МХТ им. Чехова состоялась премьера хореографического спектакля «ХХ век. Бал» в постановке Аллы Сигаловой. Незадолго до Нового года мы встретились с режиссером, чтобы поговорить о театре, людях, оказавших на нее наибольшее влияние, и ее местах силы.

«Проверяйте, чтобы все работало — на мне постоянно техника ломается», — сообщает Алла Михайловна, пока мы устраиваемся в гримерке Театра Табакова, где Сигалова репетирует новый спектакль.

И я понимаю, что это не формула речи — ее энергия действительно захлестывает. Она моментально очаровывает съемочную группу: и пока мы наблюдаем за тем, как четко и одновременно мягко Алла Михайловна раздает указания технической команде театра, и после — во время съемки, когда на наших глазах она разыгрывает настоящее театральное действо и, как пишут в глянце, «дает драму». И снова смена амплуа — уже во время нашей беседы: собранная и сдержанная, она словно расцветает, когда вспоминает о дорогих сердцу людях — виртуозном музыканте Гидоне Кремере, худруке «Табакерки» Владимире Машкове («Я его просто обожаю!») или своих детях.

Арина Яковлева: Алла Михайловна, прежде всего, разрешите поздравить с премьерой спектакля «ХХ век. Бал» на сцене МХТ им. Чехова. Я видела только фрагменты, но у меня осталось очень сильное впечатление — от декораций, костюмов, света и, конечно, хореографии. Расскажите немного об этом проекте — как и у кого родилась идея сделать такой спектакль-воспоминание?

Алла Сигалова: Я никогда не отслеживаю рождение той или иной идеи. Они просто появляются — и все.

— Над этим проектом вы работали вместе с Константином Эрнстом. Кто был инициатором? Или это был результат каких-то совместных изысканий?

— Нет-нет, я не люблю коллективное творчество. Уверена: на стадии идеи совместных проектов не бывает — они могут случиться разве что во время производства. У нас была премьера «Катерины Ильвовны» по Лескову (постановка очерка «Леди Макбет Мценского уезда» — прим. ред.), и, поскольку мы давно дружим с Константином Львовичем, он пришел на премьеру. Разболтались. Он стал расспрашивать о планах. Я рассказала: есть это, то и еще вот такая задумка. Ему понравилось: «О, крутая идея, давай делать вместе!»

— Как проходила работа — вы встречались, пытались нащупать какие-то общие ощущения? Насколько созвучны были ваши воспоминания?

— Мы встречались, разговаривали, пили вино, опять разговаривали… Воспоминания были очень созвучны, потому что мы люди одного круга, одной «детской», и нам было несложно услышать друг друга. Интересно, что Константин Львович — не знаю, специально или нет — сразу предупредил: мы будем все обсуждать, а он пригласит секретаря, который все это будет записывать, после чего передаст драматургу, чтобы тот адаптировал текст. В результате оказалось, что я выполняла и функцию секретаря, и функцию драматурга. Для меня это был очень мощный экстрим! Я-то рассчитывала, что со мной будет человек, который будет писать, хотя, конечно, мой опыт написания инсценировок достаточно большой, но в тот момент в работе было несколько проектов, и у меня совершенно не было на это времени. Казалось, что эта нагрузка будет чрезмерной. Но опыт показывает, что к любой нагрузке можно добавить еще нагрузку, а потом еще — и человек сможет все выдержать.

— Можно ли сказать, что «Бал» — это спектакль-ностальгия?

— Нет, что вы, это не ностальгия, она мне вообще не свойственна! Этот спектакль — оммаж, жест любви и уважения тем людям, той музыке, тому времени.

— А вообще, возникает иногда желание отмотать назад и вернуться обратно в ХХ век?

— Я живу исключительно сегодняшним днем. Все эти попытки куда-то вернуться, потосковать о былом — все это мимо меня.

— Какие события истории России ХХ века, рассказанные в спектакле, особенно остро отзываются в вас?

— Все события, о которых я рассказываю в этом спектакле, для меня остры. Потому что все не острое отметалось. Более того, отметалось и огромное количество острого: мы сразу с Костей договорились, что у нас будет 10 минут на каждое десятилетие. Это очень мало! Но надо было уместиться. Самый сложный процесс в подготовке спектакля — составление четкой структуры и композиции.

— Вы упомянули, что во время работы над спектаклем писали книгу. Сейчас она в типографии. Уже можно немного рассказать, о чем она будет?

— Книга уже готова — она выходит в феврале, как раз к моему юбилею. Это книга, прежде всего, о знаковых встречах, о тех людях, которые прошли со мной жизнь или какую-то ее часть. Мне кажется, что самое главное, что происходит в нашей жизни — это люди. Поскольку так сложилось, что я общалась практически со всеми гениальными людьми этой страны, накопился огромный багаж, которым в какой-то момент мне захотелось поделиться. Это книга — о моей биографии, неразрывно связанной с этими людьми — замечательными, потрясающими, невероятными.

— Кто из этих людей оказал на вас наибольшее влияние?

— Прежде всего, это Гидон Кремер (выдающийся латвийский скрипач и дирижер, с которым Алла Михайловна неоднократно работала вместе — прим. ред.). Думаю, что это главный камертон в моей жизни. Он давно вошел в ряд гениев музыки, настоящий небожитель. Работать с таким музыкантом — подарок.

— Сейчас ведется много разговоров о «реконструкции» цензуры — мы видим это на премьере некоторых режиссеров, проката фильмов, выступлений музыкантов. Находясь внутри театральной среды, вы ощущаете что-то подобное? Какие-то тревожные настроения, веяния?

— Нет, я ничего подобного не ощущаю.

— Вас когда-то затрагивала цензура?

— Никогда.

— Насколько вообще хореография, пластическое искусство подвержено цензурированию?

— Цензурировать можно все, тем более, что хореографический язык — очень смелый, откровенный. Я в своей жизни встречала очень нелицеприятные отзывы — что это Камасутра, безобразие, да как такое может быть, что это порнографические картинки. Но меня это совершенно не волнует — какая мне разница? По статистике, больных СПИДом в нашей стране гораздо меньше, чем больных шизофренией и другими психическими отклонениями. Поэтому — чему тут удивляться? Надо смело делать свое дело. Но не забывать, что есть вещи, о которых публично не говорят в приличном обществе.

— Например? Вы сейчас о каких-то физиологических моментах говорите?

— Вы с кем-нибудь обсуждаете, как провели ночь с любовником?

— У меня любовника-то нет. То есть должна быть какая-то самоцензура?

— Нет, это не самоцензура. Это воспитание. И внутренняя культура.

— А как вы относитесь к тому, что современный театр зачастую довольно нарочито использует физиологические моменты — начиная с обнаженного тела, которое, кажется, является сегодня неотъемлемым элементом многих постановок…

— Окститесь! Какое обнаженное тело! В начале ХХ века мы все это проходили — начиная с Айседоры Дункан и Лои Фуллер, которые танцевали голыми. А мы все удивляемся — голое тело! Ну и что!

— Но в вашей постановке «Моей прекрасной леди» в Театре Табакова обнажений, надеюсь, не будет? Расскажите, что это будет за спектакль?Репетиции, насколько мне известно, уже в разгаре. Это будет мюзикл?

— Это не совсем мюзикл, скорее — музыкальный спектакль. Сценографию для этой постановки делает великий грузинский художник Гоги Алекси-Месхишвили — человек, перед которым я бесконечно преклоняюсь, и счастлива, что он дал согласие на эту работу. А костюмы делает потрясающий дизайнер и человек Валя Юдашкин. У нас прекрасная команда, но дальше… Дальше ничего не скажу — все еще может измениться.

— В одном недавнем интервью вы с большой радостью говорили, что в этом году будете работать в Москве. Вы любите этот город?

— Я люблю Ленинград, в Москве я просто живу. Но последние четыре года я здесь практически не была и очень устала от чужих стран, чужих языков, от нахождения «вне дома». Поэтому я очень счастлива, что я здесь, что захожу в свой дом, что рядом друзья, что можно общаться, встречаться, что рядом мои студенты. Я просто очень соскучилась.

— Есть какие-то еще места, города, которые заряжают вас энергией и вдохновением?

— Несомненно. Их два: Рига — город, в котором я провожу очень много времени, и Бостон. Оба для меня чрезвычайно важны.

— А Ленинград, который вы упоминали?

— Я очень редко там бываю, и очень скучаю, но приезжаю — и не узнаю: к моему Ленинграду он уже не имеет никакого отношения. Остались только дома.

— Вы можете сказать, что Москва — это ваш город?

— Нет, он не мой. Но я люблю его, потому что тут я живу. И тут мои дети (ну, хотя бы один), мои близкие. Я довольна, что я сейчас здесь.

— Рубрика, для которой мы делаем интервью, называется Women in Power, она посвящена сильным, независимым, самодостаточным женщинам…

— Это не ко мне.

— Нет? Мне казалось, что стать режиссером в нашем патриархальном обществе может только очень сильная женщина. Это ведь некий вызов!

— Деление по гендерному признаку в России действительно есть. Но я лично вообще не делю профессии таким образом. Да и потом — со мной мало какие мужчины могут тягаться. Мир меняется! Недаром, когда приезжаю преподавать в Гарвард, в первый день я обязана выяснить, как обращаться к тому или иному студенту: он, она, оно, они. Странно, что мы живем какими-то устаревшими представлениями о поле. Я в этом смысле абсолютно современный человек. Не вижу в происходящем никакого противоречия с тем, что идет очень активное изменение. Оно идет на биологическом, природном уровне, и мы вынуждены к этому приспосабливаться, принимать эти изменения.

— Другая тема, волновавшая мир в уходящем году, — харассмент. Но складывается впечатление, что все это существует где-то там, на Западе, а в России такого как будто и нет. Как вы считаете, чем обусловлено то, что у нас на эти темы пока не говорят, а если говорят, то как-то очень испуганно, осторожно?

— Чтобы ответить на это вопрос, я приглашаю вас на свой спектакль #ЯНеБоюсьСказать, поставленный со студентами Школы-студии МХАТ. В его основу легли хореографические этюды по мотивам реальных историй сексуального, физического или психологического насилия, которыми люди делились в социальных сетях, используя этот хештег.

— Когда я готовилась к интервью и изучала вашу биографию, я была поражена вашей работоспособностью. При этом вы мама двоих, пусть и взрослых, детей. По несколько постановок в год, причем на разных площадках, телепроекты, авторские программы. Как вы спасаетесь от выгорания? Ведь работа режиссера — это нервы, бессонные ночи, переживания…

— Как ответить скромно? Дело в том, что талантливые люди горят ровно столько, сколько дал им Господь. Кто-то горит один спектакль и сгорает, кто-то — 35 лет деятельности. Мы сейчас находимся в «Табакерке» — и вот пример Владимира Львовича Машкова, который не просто горит: пылает. Это вопрос, сколько кому отведено. Но самый болезненный для меня момент — вовремя увидеть, когда начинаешь тлеть. Как правило, люди этого не замечают — им-то кажется, что они еще ого-го: они не слышат этого, пока еще легкого, постукивания угольков.

— Что помогает вам восстанавливать силы?

— Отдых. В этом году не получилось (да мне и не особо нужно!), но обычно я выделяю себе месяц в году на полноценный отпуск.

— Отдых для вас — это что?

— Прежде всего, лечь на берегу моря. И несколько дней вести растительный образ жизни.

— Постоянно находясь в творческой среде, вы не растеряли умения удивляться? Что вас удивляет?

— На днях меня удивил Владимир Львович Машков. У нас была репетиция здесь, в «Табакерке» — в спектакль вводились молодые актеры. И чем-то они перед ним провинились. После того, как все закончилось, я сошла в зрительный зал, а он, напротив, поднялся к ним на сцену. И начал разговаривать. Я смотрела на него и видела, как он сдерживает интонацию, как мягко он с ними беседует и как в то же время кровью наливаются его глаза. Это совершенно фантастический актерский аппарат, который работает 24 часа в сутки. Наблюдать такое — потрясающе!

— А если говорить об искусстве — было что-то такое в последнее время, что вас особенно впечатлило?

— Концерт Гидона Кремера. Так получается, что, где бы я ни находилась, я всегда умудряюсь его «вылавливать». Последнее выступление, на котором я была — в сентябре в Риге. Каждый раз это такое откровение, такое размышление о жизни… Бум! И вдруг получаешь ответы на вопросы, которые раньше, может, и задавал себе, но не приближался к разгадке.

— У вас у самой колоссальный опыт работы за рубежом. Где вам комфортнее? Ведь все равно существует разница менталитета, культурного опыта…

— Несомненно, все это есть, но нужно приспосабливаться к тому «дому», где ты оказался. Потому что Гранд-Опера, Ла Скала и, допустим, «Ла Монне» — это совершенно разные оперные дома, со своей структурой, традициями, укладами… Вся «созвучность» этому зависит только от тебя самого — насколько ты будешь соответствовать тем требованиям, тем обстоятельствам и тому месту, где ты работаешь в данный момент.

— Конец года — всегда подведение неких итогов. Чем запомнился уходящий год? И что — какой багаж — вы хотите взять в следующий год?

— Хочу или нет, я все равно несу свой багаж. От какого-то багажа можно было бы и отрешиться, но, к сожалению, сделать это уже невозможно. Что касается итогов — их нет. Если я подведу итог, что дальше — на Троекуровское, что ли, ехать? Мне кажется подведение итогов — это очень страшно. Не хочу! В работе несколько новых проектов, скоро выходит книга. Все интересное — впереди!

— Тогда, наверное, последний вопрос — вы верите в новогоднее чудо?

— Я вообще верю в чудеса. Я знаю, что они существуют — это сто процентов! И в моей жизни они случались. В этом году я обязательно загадаю желание — напишу его на бумажке, сожгу и буду глотать, давясь пеплом, вместе с шампанским. Но что это за желание — рассказать не могу: иначе чуда может не случиться.

Women in Power

24 декабря 2018

Арина Яковлева для раздела Культура