В преддверии большого концерта, посвященного 7-летию Therr Maitz, который пройдет 10 августа на заводе «Флакон», мы встретились с солистом группы Антоном Беляевым, чтобы поговорить о состоянии музыкальной индустрии в России, которая, как считает сам артист, отражает уровень жизнь в стране и говорит о ней не меньше, чем ВВП.
Фото: Кирилл Сидоров
И, чтобы вы не удивлялись, что в интервью не прозвучат два главных вопроса, которые беспокоят поклонников коллектива, отвечу на них за героя. Название группы произошло от измененного слово «термиты» и не имеет перевода или символического значения — просто Антону понравилось, как звучит это сочетание, напоминающее «правильную кличку собаки» с акцентным р-р-р. А на русском он не поет принципиально: по словам Беляева — это его попытка расширить границы, и не только музыкальные, но и культурологические и ментальные.
—
Начать хотела бы с формального повода нашей встречи — концерта, посвященного 7-летию группы, который пройдет на «Флаконе». Что это будет за шоу и будет ли оно как-то отличаться от программы, представленной в марте в Stadium Live?
—
Будет, да — всегда чем-то отличается. Но про сюрпризы не скажу специально. Мы не можем играть одинаково каждый раз: нам скучно. Плюс это воздух. На открытых площадках всегда другая энергетика, другой контакт с публикой. Это инспирирует нас на какие-то странные вещи, да и люди ведут себя немножко более раскованно.
—
7 лет — весомый срок. Как за эти годы изменилось ваше ощущение музыки и как — отношение аудитории к ней?
—
Аудитория растет и меняется, и нам приходится делать это вместе с ней. Внутренне все стало только сложнее. Планка критичности к себе поднимается выше и выше. И для меня это разрушительно. На первый план выходят нюансы. А музыка «расчищается». Мы стали сокращать слои и стремиться быть точнее в каких-то главных вещах, не прятаться за количеством дизайна, который я лично очень люблю.
—
В одном интервью вы как-то сказали, что «для того, чтобы оставаться с аудиторией, нужно делать что-то простое». Вы по-прежнему так считаете?
—
Музыканты вообще по-другому относятся к музыке. Помимо того, что это работа и ты «перенасыщен» музыкой, ты находишься в постоянном соревновании сам с собой и все время пытаешься усидеть на двух стульях. С одной стороны — удовлетворить свои амбиции, с другой — не потерять связь со слушателями. Мы все понимаем, что Шнитке — это прекрасно, но есть ограничения. Мы играем другую музыку, но тоже заигрываемся в интеллект. Была бы моя воля, я бы играл только сложную, по-настоящему интеллектуальную музыку, но я понимаю, что это не то, чего от меня ждет моя аудитория. Поэтому приходится себя все время одергивать.
—
Другая ваша цитата: «Музыка — показатель уровня жизни в стране». Продолжая аналогию: как у нас в стране сейчас с уровнем жизни?
—
Музыка — пластиковая, как, судя по всему, и все остальное (Смеется). Дело скорее в том, готовы ли люди вообще слушать музыку и тратить на это время. Ведь музыка — способ уйти от проблем, и многие используют ее именно в этой функции. Мне, конечно, сложно судить: мы живем в Москве, а это другая планета. Но по тому срезу, который я наблюдаю, складывается впечатление, что люди открылись музыке, они стали ментально к ней готовы. Мы долго находились за занавесом, и любые тенденции заходили к нам как бы из-за угла, да еще с большим опозданием. Как правило, их приносили отдельные личности и «заражали» ими пространство вокруг себя. А сейчас происходит «массовое заражение» — не без помощи digital, конечно. Люди имеют желание, настрой и возможность — и выбирают музыку «под себя». Это их поле жизни, и они сами нас туда приглашают.
—
Вы говорите, что западный рынок перенасыщен, но все же не теряете надежд его захватить — и в том числе поэтому, как я понимаю, поете на английском. Почему пока не получается?
—
Я по своей природе немного снайпер. Я не могу все время бежать куда-то со штыком. Мне это эмоционально не подходит. Я всматриваюсь, и если появляется возможность — стараюсь выстрелить. Но я не готов сейчас сесть в автобус и поехать в тур по Америке, не готов играть в пустых залах. Мы все прекрасно понимаем, что попадание в категорию пусть даже не А, куда входят Бейонсе, Джей-Зи и другие артисты такого масштаба, а даже в категорию B требует огромных финансовых вложений. Нельзя заехать на «Запорожце» в этот бизнес. В нашем случае была счастливая возможность в лице канала и вовремя подвернувшегося шоу расширить свою аудиторию. А без этого ничего не происходит. Все это требует поиска людей, таргетированной активности, это стоит огромных денег. Но самое важное — как подготовлен конкретный человек. Когда я почувствую, что я выйду на любую площадку и смогу взять аудиторию за горло, тогда, наверное, я буду там.
—
Забудем на время о Западе. Российская музыкальная сцена в последние годы заметно омолодилась. Вы следите за этими зачастую субкультурными процессами, вам это интересно?
—
Мы наконец-то оказались в Америке 90-х. Но все это вспышки. Я к ним никак не отношусь — мне просто все это не очень интересно. Это не связано с качеством этих людей или их продукта. Я живу в достаточно закрытом мире, и YouTube мне вряд ли подкинет то, что меня удивит. Ни Егора Крида, ни Оксимирона, ни Hatters. Очень важно, в каком информационном поле существует человек. Я намеренно избегаю контакта с «новым» — мне кажется, оно меня засорит.
—
А в этом вашем «закрытом мире» есть какие-то предпочтения? Или, может, музыканты, артисты, которые как-то на вас влияют и инспирируют?
—
Я слушаю огромное количество музыки, но никогда не слушаю ее в быту. У меня запрещено включать музыку в машине, когда я дома, жена никогда не ставит «свою» музыку. Для меня это просто напряг. Даже если музыка играет фоном в ресторане, я вынужден погружаться в анализ, и это все меня мучает, а я не хочу работать все время.
—
По интервью, которые я читала, сложилось впечатление, что вы человек достаточно бескомпромиссный в том, что касается творчества. Вам это когда-то мешало? Наверняка же были случаи, когда можно было «прогнуться» и получить за это какие-то особенные дивиденды?
—
Вы имеете в виду мое бесконечное стремление к прекрасному (Смеется)? Это как детская травма. Когда я не понимал, что нет никаких волшебных кнопок, и не знал, что, для того, чтобы достигнуть успеха, надо просто развиваться и двигаться по нарастающей, мне хотелось быстрых результатов, но никто из многочисленных «старших товарищей» не предложил мне внятных схем или решений. Естественно, я слежу за какими-то моделями распространения и продвижения и опираюсь в том числе на чужой опыт, но четко понимаю, что если я решился этим заниматься, то сам, лично должен разбираться в этом лучше других. Короче, жизнь, видимо, не подбрасывала простых вариантов, и все, кто мог мне помочь, предлагали перевоплотиться во что-то понятное, а мне хотелось донести то, что я закладывал в свою музыку, и не искать проторенных путей. Не переодеваться в перья и блестки, не ехать на конкурс, где славные продюсеры поднимут мне по десятке и покажут по центральным каналам. Еще из своих юношеских дней помню, с какой ненавистью относился к российской эстраде. Сейчас, кстати, многое изменилось — я узнал ряд известных артистов, и это оказались прекрасные люди. Но мысль эту я по-прежнему держу в голове, пусть даже на периферии сознания. Хотя я, конечно, уже не тот максималист, который хотел приехать в Москву, все тут сжечь и построить по-новому.
—
Учитывая вашу нелюбовь к эстраде, вы не жалеете о своем участие в шоу «Голос»?
—
Нет-нет! Я ненавижу телевидение, ненавижу телешоу. Всерьез презирал людей, которые строили свои карьеры на шоу талантов, мне казалось, что это падение. Я очень долго не мог внутренне согласиться с решением участвовать в «Голосе». Пошел на первый сезон, прошел кастинг, а потом «спрыгнул». Понял: не готов. А потом посмотрел дебютные шоу, увидел, как все это выглядит в телевизоре, и решил — не стыдно. В отличие от многих похожих форматов «Голос» — не пошлятина. До этого проекта было ощущение, что не может быть без блата ничего. Меня это пугало. Больше, чем я жаждал открыть двери, я боялся встать в один ряд с такими людьми. «Голос», конечно, помог решить какие-то проблемы — и в финансовом эквиваленте, и с точки зрения узнаваемости. Но гораздо важнее, что это шоу помогло мне переступить через себя. Это была очень своевременная проверка. Я находился в переломном моменте — и возрастном, и профессиональном. И мог устать от этих постоянных попыток что-то доказать людям, которые меня не слышат. В принципе, я готов был и дальше жить в этом непонимании, но в один день все изменилось.
—
Я понимаю, что этот вопрос вам задавали десятки раз, но не спросить не могу: как все-таки получается, что шоу талантов, в том числе «Голос», выпускают огромное число одаренных артистов, а в «Голубом огоньке» и на эстраде по-прежнему те же лица, что и 20, 30 лет назад?
—
Это большой вопрос. Участие в шоу не гарантирует дальнейшего успеха — в контракте это, как вы понимаете, не прописано. Это дает тебе аудиторию людей, которые в конкретный момент времени тобой интересуются. Довольно смешно: я как-то посчитал, что за все участие в «Голосе» с сентября по декабрь меня показывали по телевизору в общей сложности всего 23 минуты. При этом после первого же эфира в ночь мне позвонили какие-то экзальтированные люди и предложили поработать — причем приступать было необходимо уже на следующий день. И я был полностью готов. Первый год мы только и делали, что работали, — нужно было отбивать эти «авансы». За это время выросла аудитория, которая оказалась готова к нашей музыке. Что касается других участников шоу, ситуации бывают разные. Вот артист вроде готов, но у него три фонограммы, материала нет: с чем выступать — не понятно. К такому моменту нужно готовиться. Нельзя приходить на вечеринку без костюма и денег на такси — все может случиться. Если хочешь познакомиться с Миком Джаггером, для начала выучи английский язык.
—
То есть проблема скорее в слабой подготовке самих участников, нежели закрытости шоу-бизнеса, в который невозможно попасть?
—
Шоу-бизнес устроен достаточно просто: есть несколько сил, которые условно «контролируют» этот процесс. Те же Black Star, которые регулярно выпускают артистов, и нравится нам или нет, нельзя это не признать — это и маркетинг, и подавление, и агрессивный пиар. Есть большой маркетинг Первого канала, в рамках которого Константин Эрнст и Юрий Аксюта решают, что артист интересен, и он начинает везде появляться в больших количествах. Везде присутствует человеческий фактор, ведь решают все люди — и нужно быть для них интересным, что-то им предлагать. Быть просто прекрасно поющим и хорошо выглядящим человеком недостаточно. Талант должен быть применим к использованию. Любая продюсерская компания — это просто группа людей, выполняющих свою работу, и им нужен материал. Никто не занимается репетицией вокала с артистом (это деньги и время), когда есть куча профессионалов, которые отчаянно хотят прорваться и которые уже готовы. Небольшой тюнинг нужен, конечно, всем, но важно быть строительным материалом, а не просто одаренным вокалистом.
—
Что должно измениться, чтобы на условном «Голубом огоньке» появились свежие интересные лица, и это не выглядело бы инородно и неуместно?
—
Я не смотрел «Голубой огонек», но прочитал пост Максима Фадеева в «Инстаграм* (*Meta Platforms Inc. (Facebook, Instagram) — организация, деятельность которой признана экстремистской, запрещена на территории Российской Федерации)», возмущавшегося бессменным составом участников. При личном общении спросил — что за праведный гнев человека… который делает то же самое (Смеется)? Что должно измениться? Не знаю. Меняются люди — те, кто ставит эту музыку, и те, кто выбирает ее, включая определенный телеканал. Вообще, меня часто пытаются противопоставлять такой музыке и как бы сталкивать с ней, но я человек неконфликтный, я знаю, что эти люди делают свою работу — и делают ее хорошо. Нам с вами это может не нравиться, но у каждого канала есть бэкграунд: он десятилетиям развлекал эту аудиторию, «растил» ее — и он не может от нее отказаться. Это даже как-то… по-человечески, что ли. Вряд ли Эрнст решит выпускать в эфир фильмы, которые любит лично он сам. То же самое и с музыкой. Представьте: нашим мамам вдруг начнут показывать только сериалы Netflix и ставить англоязычную прогрессивную музыку. Да они офигеют!
—
Ну, Netflix как раз учитывает предпочтения аудитории, но оборачивает вкусы зрителей в такую качественную и дорогую обертку, что как бы поднимает их на следующий, более продвинутый уровень.
—
Но этот продукт выстраивается в совершенно иной среде. У нас в России другой уровень морали. Взрослая женщина, учитель, вряд ли будет смотреть в вечерний прайм-тайм сериал «Жиголо». Российское телевидение в том виде, в каком оно существует сегодня, это очень фоновый продукт. Зато бесплатный. Это многое объясняет.
—
Вы много экспериментируете с форматами и, в частности, писали музыку для кино и театра. Чем этот процесс отличается от написания музыки «для себя»?
—
Рутина вся та же самая. Но меньше ответственности. Кино — искусство синтетическое. И своей музыкой ты помогаешь тому, что есть. Если кино не работает, музыка его вряд ли вытянет. Когда ты делаешь сольный продукт — он сам за себя отвечает. В кино это не так. Но это очень интересная работа. Музыка вообще обрамляет нашу жизнь, а кино наглядно демонстрирует, как это происходит.
—
В театре или кино есть довольно понятные мерила успеха — сыграть определенную роль, сделать это у конкретного режиссера и получить награду. А чем или как измеряется успешность в музыке?
—
Залы и продажи — это широта твоей деятельности. Что касается признания профессионального сообщества — меня это не особо заботит, хотя, конечно, легко так говорить, когда оно есть. Это приятная плюшка, но ничто не сравнится с мучениями, которые мы каждый раз переживаем, и никакие статуэтки не могут вернуть потерянного времени, здоровья и нервов (Смеется).
—
Вообще, популярность — это приятный бонус или у этого явления больше негативных сторон?
—
Приятно, когда люди выражают свое положительное о тебе мнение. С другой стороны, не припомню уже, когда мог последний раз куда-то выйти и остаться невидимым. Но не то чтобы я от этого сильно страдал. Мне кажется, это такая красивая сказка о том, как артисты мучаются от того, что их утомила популярность. В первый момент, когда все меняется (тебе улыбаются незнакомые люди, и ты понимаешь, что это тебе они не знакомы, а ты им — очень даже), — ощущаешь себя немного странно. Первые полгода я не мог понять, как с этим жить; сейчас мне это стало совершенно неважным. Честно говоря, я мало куда-то выхожу — есть два кафе в городе, куда я заглядываю и где все меня знают, а в остальном — не могу сказать, что я веду какой-то светский образ жизни.
—
У вас, наверное, как и у других артистов и вообще людей творческих, бывают периоды спада, упадничества. Как себя из них вытягиваете?
—
На дно опускаться нельзя. В музыке, как в любой работе, есть рутинная составляющая. И она никуда не денется — надо сидеть и делать ее. И это, конечно, весьма утомительно. Но это я так говорю сейчас. А потом ты уйдешь, я сяду, через 10 минут меня настигнет вдохновение, и время полетит в другом режиме. Нет способа вне работы почувствовать себя хорошо. Надо просто сесть и начать делать. И тогда все получится.
Детали
Концерт Therr Maitz пройдет 10 августа на территории дизайн-завода «Флакон».
Начало в 20:00.
