С 2016 года известный российский журналист и общественный деятель Сергей Пархоменко является приглашенным экспертом Института перспективных российских исследований имени Кеннана в Вашингтоне.
В интервью Posta-Magazine он рассказал об истории Института, попытках создания в России полноценного журналистского сообщества и важности профессиональной психотерапии.
Сергей Кумыш: В первую очередь, хотел спросить вас о названии института: он был основан в семидесятые при содействии дипломата Джорджа Кеннана, однако с присвоенным этой организации именем все несколько сложнее и интереснее.
Сергей Пархоменко: Да, на самом деле, Кеннанов было двое. Первый Джордж Кеннан, писатель и журналист, во второй половине XIX века посетил Российскую Империю, попутешествовал по Сибири, совершенно на этом свихнулся и, вернувшись в Америку, до самой смерти при каждом удобном случае рассказывал, что Сибирь — прекрасное место, где есть абсолютно всё, этакий рай на земле, и что вообще все люди должны жить в Сибири. А спустя много лет образовался другой Джордж Кеннан, дальний родственник того, первого, — внучатый племянник, что ли. Он был дипломатом, работал на советском направлении и после Второй мировой войны на непродолжительное время стал послом США в СССР. Его авторству принадлежит классический документ — «Длинная телеграмма Кеннана», отправленная им зимой 1946 года, в которой он рассказал все, что понял про Советский Союз на тот момент. Из этого документа, в частности, образовалось то, что впоследствии стали называть доктриной Трумэна. Фактически это был старт холодной войны, и до сих пор эта самая «Длинная телеграмма» считается образцом дипломатической и политологической мысли, источником стратегических идей по поводу отношений США и Советского Союза и того, что после него осталось. А в 1974 году, при активном участии этого самого второго Джорджа, на базе Международного центра Вудро Вильсона был основан Институт перспективных российских исследований имени Кеннана, названный, соответственно, в честь Джорджа-первого.
— Давайте определимся с терминологией. Говоря «институт», мы имеем в виду не учебное заведение, а исследовательскую площадку.
— Совершенно верно, студенты здесь не учатся. (Смеется.) Это организация, которая собирает специалистов, проводит исследования, устраивает разного рода научные события: конференции, семинары, конгрессы и все такое прочее. Вообще, в том же Вильсон-центре есть институты с разными, скажем так, географическими направлениями. Есть мексиканский институт, есть бразильский, канадский, несколько африканских. То есть это политологические исследовательские организации, которые занимаются определенными регионами. Надо сказать, что в Америке подобных think tanks — аналитических центров — достаточно много. В Вашингтоне их поголовье особенно велико. Здесь буквально каждый день проходят или дебаты какие-то, или конференции; выступления, доклады. Все эти институты специализируются, как я уже упомянул, на разных регионах и тематиках: некоторые, например, занимаются исследованиями в области обороны, безопасности, разработки вооружения и так далее. Кеннан в этом смысле гораздо более гуманитарный, поэтому здесь всегда присутствует множество людей, чьи научные интересы связаны, скажем, с историей российских городов, советского искусства, с какими-то нынешними социологическими явлениями и процессами.
— Но основная область их исследований — это настоящее?
— Ну, в какой-то мере они все повернуты и в историю, им важно понимать, откуда что взялось. Вообще, изначально миссия Кеннановского института заключалась в том, чтобы как-то изучать Советский Союз; теперь все это в целом представляет из себя попытку систематического изучения России и Украины с американской точки зрения. В последнее время они также стали немножко больше интересоваться прочими постсоветскими государствами — особенно странами Центральной Азии. Но это, скорее, периферия их интереса. И, да, в основном они занимаются современной политикой, современной экономикой и развитием общества.
— Присутствует ли во всем этом элемент некой ангажированности?
— В целом — нет. Традиционно Кеннан придерживается очень умеренных позиций, как бы говоря: «Нам надо адекватно понимать, что происходит на самом деле. Мы не за этих и не за тех». Кроме того, для Института Кеннана очень важен его статус, как это тут принято называть, non-partisan, то есть беспартийной, не принадлежащей ни республиканцам, ни демократам, организации. При этом, в том же Вашингтоне, как я уже говорил, есть и другие think tanks — Atlantic Council, например, и у них вполне конкретный посыл: «Российско-Украинское противостояние — есть, мы в этой ситуации за Украину и против России. Мы точно знаем, кто там прав, кто виноват». Ну, между нами говоря, я тоже знаю, кто там прав, кто виноват, и полагаю, вместе со мной так думает большинство сотрудников Кеннана. Но в их случае внешне это никак не проявляется.
— Давайте немного конкретнее про непосредственную деятельность института поговорим.
— Одной из двух основных форм их деятельности является предоставление людям возможности и условий для разного рода исследовательских работ. Они зовут человека и говорят: вот вам стол, стул, компьютер, доступ в библиотеку и некоторое количество денег; вы можете делать исследовательскую, поисковую работу, которая вам нужна. Ну а люди, в свою очередь, присылают заявки на стипендии, объясняя, в чем заключается их проект и почему они считают важным над ним работать именно здесь, в Вашингтоне: этих заявок на каждую позицию приходят многие десятки, образуется очень высокий конкурс, в котором победителей отбирает Board of advisors, независимый и от руководства, и от сотрудников Института. Особенно престижной тут считается «Стипендия имени Галины Старовойтовой»: на нее могут претендовать только по-настоящему исключительные специалисты в области прав человека и разрешения социальных конфликтов, чаще всего, известные журналисты, социологи, специалисты в социальной антропологии, правоведении, политологии. Собственно, доблесть этого института заключается в том, что они собирают прекрасных людей, которыми впоследствии могут гордиться.
— А российских специалистов с исследовательскими проектами здесь много бывает?
— Немало, скажем так. Сюда, например, приезжал замечательный военный обозреватель Александр Гольц, Кирилл Рогов приезжал, Юля Латынина. Достаточно много разных, довольно известных имен, сейчас всех уже и не вспомнить. Вторая форма жизни Кеннановского института — это разные публичные мероприятия. Дебаты, дискуссии, семинары, конференции большие и маленькие. Есть значительный контингент людей, которые получают от них рассылку о предстоящих выступлениях всяких известных и важных спикеров. И опять же, наших с вами соотечественников среди них хватает. Здесь вот недавно совсем была Екатерина Шульман, был Дмитрий Орешкин, Жанна Немцова, — это первые, кто в голову пришли. Но, надо сказать, что именно Кеннан также отличается тем, что время от времени приглашает людей, которые, в принципе, никакие не ученые, а просто могут воспользоваться этой возможностью для того, чтобы сделать работу, о которой они давно мечтали.
— Например?
— Например, они в какой-то момент взяли и позвали Аксенова, и он написал «В поисках грустного бэби» — свой первый американский роман. А потом взяли и позвали Войновича, и Войнович написал «Чонкин-2». С точки зрения американской политологии, это совершенно никому не нужно. Но вот появилась у них такая возможность, и здесь уже побывали и тот же Аксенов, и Найман и Томас Венцлова. Огромный список людей, которых они звали как бы просто так: побудьте здесь, позанимайтесь, чем вам интересно. В какой-то мере я тоже оказался в таком привилегированном положении, внешне очень комфортном: пару раз участвовал в каких-то непродолжительные конференции, и однажды меня спросили, а не хотите ли вы приехать и поработать. У меня была идея: попробовать обобщить европейский и американский опыт создания независимых коллективных медиа, устойчивых к давлению со стороны власти и неблагоприятной бизнес-среды, и понять, насколько этот опыт применим к сегодняшним российским условиям. Я написал об этом заявку, она была рассмотрена и принята. И в первый раз надолго я приехал сюда в 2016 году, провел здесь шесть месяцев, разговаривая с разными людьми о том, как должна измениться журналистика в условиях, когда она живет в стране, которая считает ее врагом и где намеренно создано такое законодательство и такие экономические условия, чтобы любое издание рано или поздно должно было прийти за деньгами к государству. Или к некому донору, который в свою очередь, конечно, от государства зависит.
— Так а непосредственно цель вашего здесь пребывания в чем заключалась?
— Я встречался с множеством людей, которые могли меня подробнее познакомить с тем, как развиваются в Штатах новые независимые медиа, особенно электронные, построенные на социальных сетях. Работал в библиотеках и архивах сначала тут, в Вашингтоне, потом в Стэнфордском университете, в Калифорнии. Несколько раз меня просили написать для местных сетевых ресурсов про разные более или менее актуальные политические дела, что я с удовольствием и сделал. Плюс, я был вовлечен во всякие публичные дебаты и дискуссии. И вот в конце моего пребывания я рассказал коллегам, что параллельно все это время участвовал в работе проекта под названием «Редколлегия».
— Что он из себя представляет?
— Это журналистская премия, которая существует уже больше двух лет. Финансирует ее Борис Зимин, сын Дмитрия Борисовича Зимина. Смысл ее заключается в том, чтобы помогать жить последним самостоятельным и профессиональным журналистам в России. Каждый месяц жюри присуждает две-три премии, выдает довольно существенную сумму денег за публикации, которые были сделаны в течение предыдущего месяца. Сама «Редколлегия» ничего не заказывает, никому ничего не предлагает, а только следит за тем, что выходит. Для этого существует специальный механизм, есть небольшая группа экспертов, которая отслеживает около ста разных ресурсов, больших, маленьких, столичных, провинциальных — всяких. Собирает все сколько-нибудь приличные тексты, выкладывает их на сайте премии. Лента обновляется каждый день, обычно за месяц 50-70 ссылок туда выкладывается. А в конце месяца жюри собирается, быстро отсматривает, чего там за месяц накопилось, составляет короткий список претендентов, голосует и определяет победителей.
— Как происходит первичный отбор? У номинируемых текстов должна быть какая-то определенная направленность?
— К текстам применяется некоторый набор критериев, достаточно широких, но в целом это, что называется, информационная журналистика: автор что-то узнал, куда-то пошел, с кем-то поговорил. Это может быть очерк, репортаж, интервью или некий материал с расследовательскими элементами, но ни в коем случае не аналитическая колонка, автор которой говорит: вы и так знаете, что произошло, но сейчас я вам сообщу свои необыкновенно умные мысли по этому поводу. Вот с этим «Редколлегия» не работает. Короче говоря, у нас набралось примерно 80 человек лауреатов. Все это люди в основном молодые, но уже достаточно профессиональные, и живущие в самых разных местах, не обязательно в Москве и в Петербурге. Иногда работающие в каких-то довольно унылых изданиях. Бывает по-всякому. Но все это стоящие люди.
— Мы немного отклонились от темы. Уезжая из Кеннана, вы рассказали коллегам о премии.
— Да, я предложил устроить для лауреатов какую-то жизнь: надо их собирать, знакомить друг с другом, привозить к ним разных прекрасных спикеров, обсуждать с ними всякие важные сюжеты. Создать для них место профессиональных дебатов, которое в России очень нужно, потому что нормального, человеческого Союза журналистов нет, национального пресс-клуба нет, внятного профсоюза, которому бы все доверяли, тоже нет; в конце концов, нужно, чтобы кто-то разговаривал о профессиональных вещах и, как громко это ни прозвучит, создавал профессиональные стандарты. Я сказал, что надо бы что-то такое для этого начать делать. И спустя непродолжительное время получил письмо из института Кеннана, где мне писали, что вообще идея хорошая — ну так, давайте, вы и делайте. Приезжайте обратно, садитесь и занимайтесь этим. Ищите деньги — у нас денег нет, но кругом полно агентств, организаций. Предлагайте им, увлекайте их. А мы вам поможем тем, что у вас будет наша, так сказать, марка. И вот я приехал сюда, стал писать разные бумаги, отправлять их разным потенциальным донорам в Америке, в Европе, повсюду. Потому что в России на это денег нет, а, скажем, в Европе есть целая традиция разных общественных фондов, с представителями которых можно вести диалог.
— И вот вы нашли деньги, собираете лауреатов «Редколлегии» вместе. Что получается на выходе?
— На выходе получаются события: конференции и семинары, куда я приглашаю, да, лауреатов, но также представителей разных мировых журналистских организаций, которые, как мне кажется, будут в конкретной ситуации уместны. Там ведутся активные, свободные, откровенные разговоры о проблемах профессии. Возникают какие-то новые рабочие, да и чисто человеческие отношения. Первая конференция прошла этим летом в Германии, вторая — в конце ноября в Праге. И это важнейшая вещь. Потому что зачастую эти люди чувствуют себя чрезвычайно одинокими, изолированными остатками разрушившейся профессиональной среды. Также важно, чтобы потом из этого могли возникать какие-то общие проекты, которые могут превратиться, скажем, в интернет-ресурс, где разные люди публикуют свои работы. А могут превратиться в то, чем, например, является OCCRP или еще какие-то, что называется, журналистские коллаборации, когда люди, находящиеся в географически разных местах, делают некоторую общую работу, собирают вместе результаты своего труда, и потом это можно подвергнуть общему анализу или обнаружить какие-то скрытые связи. Формы этих взаимоотношений могут варьироваться. Но важно, что в них вовлечены разные люди, в обычной жизни удаленные друг от друга, представляющие совершенно разные издания. Иногда это маленькая городская газетенка, а иногда — здоровенный региональный или федеральный портал. Это и есть сообщество, и мне все это кажется очень важным. Вообще, все, что я делаю последние годы, — это собирание людей вместе, в какие-то кучки. Такое структурирование, не побоюсь этих громких слов, некоторых элементов гражданского общества в отсутствии большого гражданского общества.
— Мне нужна небольшая контрольная по географии. Находясь в Америке, вы ищете финансирование для, скажем так, профессиональных событий, которые проводите в Европе для людей, живущих и работающих в России.
— Совершенно верно. И все это по одной простой причине. Мы с вами прекрасно понимаем, что если деньги, которые я здесь нахожу, попытаться ввезти в Россию, это создаст одни неприятности. Российское законодательство устроено сегодня таким образом, что подобного рода деятельность не поощряется. Поэтому правильнее в этой ситуации — да и, кстати, часто просто рациональнее и дешевле, потому что Россия, между прочим, очень недешевое место — везти людей к деньгам, а не деньги к людям. Давайте представим на минутку, что бы было, если бы я затеял и зарегистрировал в России подобную организацию: я был бы бесконечно мучим отчетностью, всякими административными нормами, да и потом, немедленно выяснилось бы, что я иностранный агент.
— С языка сняли.
— Вот именно — нашел деньги за границей, а потратил их в России. Здесь у меня этой проблемы нет. Я остаюсь в рамках российского закона и вместе с тем могу выйти за пределы этой репрессивной системы. Но, кстати, о географии. Никто ведь не занимается никаким специальным туризмом. «А давайте в этот раз мы устроим все в Эдинбурге, потому что надо бы поехать в Шотландию», — так вопрос совершенно не стоит. Дело ведь не в том, чтобы это происходило в каком-то красивом месте, хотя, конечно, для людей, живущих в российской провинции, особенно в Сибири или где-то еще дальше, это тоже очень важно.
— Да ну ладно, будем честны, это важно абсолютно всем и всегда.
— Но здесь речь не просто об удовольствии или развлечении, а, вы меня извините, о профессиональной психотерапии. Чтобы в какой-то момент человек начал относиться к себе по-другому: кто-то вдруг меня заметил, прочел, похвалил, наградил, объявил мою работу важной, нужной, профессиональной, потом куда-то повез, где-то поселил, стал обсуждать со мной какие-то важные вещи. Люди, которые, скажем так, продолжают быть журналистами в России, живут в условиях даже не стресса, а постоянного давящего негатива. Им тяжело. И я считаю, это правильно, что иногда я могу кого-то куда-то позвать, привезти и погрузить человека в атмосферу любви к нему, уважения к его работе. И Кеннан в этом смысле мне очень помогает — помимо всего прочего, это чрезвычайно уважаемая и престижная организация, это имя, которое заставляет всех относиться серьезно к первому же письму, которое я присылаю. Так что география, на самом деле, довольно простая. Америка как некий координационный центр. Европа как площадка. Россия как источник людей.
