В майском обзоре книжных новинок — рассказы Анны Гавальда и роман Евгения Гришковца, сиквел романа Фредрика Бакмана и сборник интервью с одним из самых выдающихся мыслителей современности Ноамом Хомским.
А также: биография певца и композитора Леонида Агутина, написанная его мамой.
|
|
Анна Гавальда. Я признаюсь
М.: АСТ, 2018. Перевод с французского Т. Поздневой
Новый сборник рассказов одной из самых (по)читаемых современных французских писательниц. Историй — точнее будет сказать, голосов — в книге семь, повествование в каждом отдельном случае ведется от первого лица. Вот Людмила, татуированная сотрудница зоомагазина, разговаривающая так, что всякое произнесенное ею слово становится актом насилия над человеческой речью, отдается молодому поэту, у которого что ни фраза, то непременно какой-нибудь синтаксический фортель. Вот водитель фуры Жанно, потерявший единственного сына, а теперь вынужденный навсегда попрощаться с единственным псом, которого он, вообще говоря, не собирался любить, но дворняжка не оставила выбора. А вот история очень странного свидания в «Макдоналдсе» — самая настоящая загадка, разгадать которую решительно невозможно, пока не дочитаешь до последней фразы. Каждый голос, чаще всего рассказывающий какой-нибудь случайный факт из собственной биографии, звучит отдельной, внятной мелодией, и мало-помалу создается ощущение, будто ты не столько читаешь книгу, сколько, подобно ангелу из «Неба над Берлином», оказываешься немым свидетелем чужих мыслей и глубоко личных воспоминаний. Именно к этому, если разобраться, всегда стремилась Анна Гавальда: к литературе без литературы, к чистой писательской непредвзятости, невидимости, невесомости.
|
|
Фредрик Бакман. Здесь была Бритт-Мари
М.: Синдбад, 2018. Перевод со шведского Е. Тепляшиной
«Здесь была Бритт-Мари» — сиквел романа Фредрика Бакмана «Бабушка велела кланяться и передать, что просит прощения», только речь здесь идет не о маленькой Эльсе, а о второстепенном персонаже предыдущей книги, чопорной и стервозной соседке Бритт-Мари, которая, как и положено героям Бакмана, в конце концов оказалась не однобокой злюкой, а вполне себе сложным и, в сущности, неплохим человеком. «Здесь была Брит-Мари» — книга о супружеской измене, одиночестве, поиске дома, старости и футболе. Звучит вроде как пресновато, но любой, кто читал Бакмана, знает, что за внешней неприглядностью у этого писателя неизменно скрывается потаенная дверь, ведущая в расцвеченный мир доброй и небанальной, смешной и ненавязчивой, грустной и жизнеутверждающей прозы. Буквально с первых страниц испытываешь искрящее удивление, вскоре сменяемое беспримесной читательской радостью. «Здесь была Брит-Мари» — роман-путешествие, при внешнем отсутствии хоть сколько-нибудь впечатляющих перемещений главной героини; идеальное чтение в дорогу: ты неизбежно присваиваешь нарисованный Бакманом ландшафт и в итоге, где бы ни находился, чувствуешь себя дома, едва открыв книгу на последнем прочитанном абзаце. Именно этого, если разобраться, мы и ждем от путешествий: ищем, возможно, сами того не проговаривая и даже не осознавая, альтернативу дома.
|
|
Евгений Гришковец. Театр отчаяния, Отчаянный театр: мемуарный роман
М.: КоЛибри, Азбука-Аттикус, 2018
Поначалу ему не доверяешь — не писателю, на текстах которого уже успело вырасти целое поколение, а именно роману, девятисотстраничному монологу, внутри которого отдельно взятый человек говорит исключительно — вроде бы — о себе. Однако довольно скоро приходит осознание, что это, строго говоря, не совсем книга, не вполне роман. Это именно литература — в том широком смысле, в каком ее понимает Евгений Гришковец. Несмотря на то что здесь от начала до конца безусловно различима, моментально распознаваема его собственная интонация, также постоянно звучит эхо голосов других писателей, не обязательно любимых, но однозначно — на него повлиявших. Где-то отчетливо не то что слышится — видится Бунин с его надменно вздернутым подбородком и бескожным восприятием печатного слова; кивают с пьедесталов отечественные соцреалисты второй половины ХХ века; подмигивают с полок зарубежные классики. «Театр отчаяния» — книга о сложной, запутанной, противоречивой любви не только к своему делу, о кажущейся парадоксальной, а порой и вовсе патологической верности не только призванию, но также о любви и верности по отношению ко всем тем, кто был до тебя и кто сейчас тебя окружает; к родному городу, то сжимающемуся до размеров книжной полки, то разрастающемуся до масштабов отдельной планеты; к людям — не только к семье, не только к друзьям, но также — к читателям. Любой роман, если разобраться, рождается не из замысла, не из идеи, как многие ошибочно считают. Он рождается из импульса, незавершенного переживания, из промелька, мелочи, ерунды. Всякий, кто собирается написать великую книгу, никогда ничего не напишет. У каждого, пишущего книгу, всегда есть шанс, что она окажется великой. И читатель — самая важная, завершающая часть этого уравнения, именно он либо дает твоей работе жизнь, либо низвергает ее в библиотечную пыль. Автор «Отчаянного театра» прекрасно это понимает и, тем не менее, ни разу, за все 900 страниц, не пытается спрятаться или как-то заранее защититься: здесь он полностью открыт, доверчив и беззащитен. Именно в этом, как ни парадоксально прозвучит, заключаются его сила и определяющая ценность новой книги.
|
|
Ноам Хомский. Оптимизм вопреки отчаянию
М.: Рипол классик, 2018. Перевод с английского Д. Дамте
«Мы можем быть пессимистами, сдаться и быть уверенными, что самое худшее произойдет. Или мы можем быть оптимистами, не упускать возможности, которые, несомненно, существуют и могут помочь сделать мир лучше. Выбор небольшой», — сборник лучших интервью последних лет с лингвистом, политическим публицистом и философом Ноамом Хомским заканчивается обнадеживающими словами. В целом же чтение это не просто щекочущее нервы, но, скажем больше, крайне неприятное. Потому что видеть, как на ход мировых событий влияет наше собственное к этим самым событиям безразличие — стыдно и неприятно. Всегда проще думать, что причина общественных катаклизмов — в абстрактных массах или же отдельно взятых мировых правителях, а то и вовсе плохой погоде. Книга Хомского говорит об обратном — вина за происходящее в мире лежит на каждом человеке в отдельности. Персонально на вас, читающем эти строки, и на мне, их пишущем. И если вам хотя бы иногда начинает казаться, что с миром не все в порядке, и хочется хотя бы что-то в окружающей действительности переменить (остановить теракты, замедлить климатические изменения, сделать так, чтобы на ровном месте не происходили чудовищные пожары, уносящие десятки жизней, многие из которых не успели толком начаться), в эту книгу стоит как минимум заглянуть. Здесь нет абстрактных рассуждений, нет ни либеральной, ни гражданско-патриотической мути, только трезвый анализ очевидных, свершившихся фактов. Готовых ответов книга Хомского, разумеется, не даст, но наглядно обозначит доступные возможности. Глобализация — это не только повсеместные гипермаркеты и недорогие авто. Также это персональная ответственность каждого жителя Земли за то, доживут сегодняшние дети до старости (при хорошем раскладе) или, скажем, до совершеннолетия (при плохом). Время коллективных решений осталось в прошлом, закончилось вместе с календарем майя. Для того чтобы новый календарь был вообще возможен, нужны персональные, посильные действия каждого из нас.
|
|
Леонид Агутин: авторизованная биография
М.: Издательство «Э», 2018
Южноамериканский золотистый заяц. Именно так, если обратиться к словарям, будь то четырехтомник В. И. Даля или одно из недавних изданий Oxford Dictionaries, чаще всего называют зверька агути, обитающего в тропических лесах Гвианы, Бразилии и Перу. Это едва ли не первое, что мы узнаем из биографии певца и композитора Леонида Агутина, написанной его мамой. Поэтому, когда посреди какой-нибудь песни Агутина вам вдруг начинают слышаться кечуанские и чилийские напевы (включите, например, «Не позволь мне погибнуть» и послушайте, как на третьей минуте вступает вокальная группа, сообщая гармонии нездешний, надмирный объем), знайте: вам не показалось. Впрочем, музыка потом. А пока, едва научившись ходить, он чуть было не покончил с собой: попытался, протиснувшись сквозь прутья балкона на седьмом этаже, шагнуть в любимое место прогулок — Нескучный сад. Благо, бабушка вовремя заметила. Из таких вот мелочей и складывается вся книга, балансируя на грани то авантюрного, то любовного романа. Любовь здесь, в первую очередь, — это любовь матери к сыну и автора — к персонажу, пускай и не вымышленному, но, тем не менее, на книжной странице обрастающему, помимо правды фактической, правдой чисто художественной, без которой любое повествование было бы просто набором слов и дат. Леонид Агутин — явление для российской эстрады беспрецедентное. Его музыка не просто нравится совершенно непохожим друг на друга людям, но, что гораздо важнее, в некотором смысле примиряет, пускай хотя бы на время, тех, кто по любому другому поводу договориться не способен в принципе. Агутин — тайный пароль, единица измерения спокойного счастья, что возникает в минуты долгожданных встреч близких людей или же внешне громких дружеских застолий, главное в которых — чистая, ничем не скомпрометированная любовь. И так было всегда — от прыгучей жизнерадостности его ранних песен до вдумчивой лирики поздних (хотя, и за это его любят только сильнее, без условного «хоп-хей, ла-ла-лей» не обходится ни один альбом).
