Осенью во всем мире проходят Недели осведомленности о дислексии. В России изучением проблемы дислексии и практической помощью занимается Ассоциация родителей и детей с дислексией (dyslexiarf.com), учредителем которой является Мария Пиотровская, бывший банкир, входившая в десятку самых влиятельных женщин-финансистов по версии Forbes.
В своем интервью для Posta-Magazine Мария Пиотровская рассказывает о том, почему важно не только слушать, но и слышать своего ребенка и какие ошибки чаще всего допускают родители дис-детей.
Мария Лобанова: Откуда вы узнали о дислексии?
Мария Пиотровская: Услышала от репетитора дочери по английскому языку в первом классе школы. При первом же знакомстве, во время тестирования на уровень знаний у ребенка учительница сразу же сказала мне о дислексии. У меня был шок — новое слово, незнакомое, пугало. Но педагог объяснила мне, что это не болезнь, а особенность восприятия, требующая другого подхода к обучению. Ребенок с дислексией видит текст иначе. В нашем случае это постоянно меняющиеся буквы и слова. Поэтому основной навык, который детям надо освоить — это угадывание.
— И как такие дети получают образование?
— Я занималась подготовкой дочери к школе сама — мы усердно трудились, а эффекта не было. Затем я отдала ребенка в специализированную французскую школу, где было 30 детей в классе. При большом количестве людей дочь совсем не справлялась и постоянно отвлекалась. Ни учителя, ни школьные психологи, ни логопеды не могли определить проблему.
Через полгода мы перевели ее в частную школу с 7 детьми в классе. В частной школе ей уделяли больше внимания и, с огромным трудом, ребенок научился читать. Но, опять же, она ошибалась, раздавались насмешки, она расстраивалась и прогресса в обучении не было.
С английским языком все изначально сложилось иначе: ее сразу стали обучать навыкам угадывания, и в результате она свободно начала читать на английском. А с русским языком, где я учила ее стандартным слоговым приемам, были проблемы.
— Что подтолкнуло вас заняться темой дислексии в России?
— Определив проблему дислексии, я начала искать специалистов, которые могут нам помочь в Москве. И я никого не смогла найти. Я нашла какого-то логопеда, которая сама увлечена была этой темой, и попыталась в домашних условиях что-то делать. Она утверждала, что скорректировать дислексию можно только до 12 лет, что, как я в последующем выяснила, не так. У детей с дислексией эта особенность остается навсегда, другой вопрос — как они с этим справляются.
Далее мы столкнулись с проблемами при обучении в школе и перешли на домашнее обучение. И даже в этой ситуации было сложно найти репетитора, который владел бы методикой преподавания, адаптированной для обучения детей с дислексией.
Один единственный специалист сказал, что у нас в России нет такого диагноза «дислексия», у нас это называется «нарушение речи», в речь входит и письмо, и разговор. И это все, чем оперируют диагносты.
Методиками никто не владел, информации не было, а проблема оказалась очень распространена. И в какой-то момент я приняла для себя решение — а почему бы мне не начать этим заниматься самой?
— И каким образом вы приступили к решению проблемы?
— Первым делом я отправилась за рубеж перенимать международный опыт. Я была потрясена уровнем, на котором проблема дислексии решается в Европе и Америке. Впервые я присутствовала на 68-й, а в этом году это уже 70-я американская ежегодная конференция по проблемам дислексии. И организована она на очень высоком уровне: в течение недели со всех штатов США приезжают профессора, директора школ, специалисты и эксперты из смежных областей, родители.
Следующим этапом была моя поездка в Европу. Там в каждой стране есть собственная ассоциация по дислексии и есть общеевропейская, которая собирается раз в три года.
По данным British dyslexia Association порядка 30% школьников испытывают трудности при изучении чтения и письма. У кого-то с возрастом это проходит, у кого-то нет.
В скандинавских странах, Англии и Америке проблема дислексии и дисграфии существует на законодательном уровне. Если у ребенка диагностируют данные нарушения, родители получают отчет, на основании которого к таким детям в школе применяются особые методы обучения.
Более того, в Америке есть порядка 30 специализированных школ, есть dyslexics-friendly school, есть классы или группы по отдельным предметам, государственные школы, специально разработанная программа экзаменов для детей с дислексией.
— А что тем временем происходило в России?
— Я стала изучать ситуацию и выяснила, что у нас в России есть ученые с мировым именем и уникальными разработками по проблеме дислексии, однако их разработки никак не применяются, к примеру, в школьном обучении. Детей учат по стандартной методике, это вызывает у них трудности, непонимание среди сверстников и учителей, что к подростковому возрасту приводит к девиациям (наркотики, алкоголь и т.п.). Таким образом мы определили первичные задачи Ассоциации — распространять знания о дислексии, создавать с учеными методички для педагогов и базу сертифицированных нами педагогов для облегчения родителям поиска профессиональной помощи. А уже следующим шагом станет изменение в системе школьного образования.
— Какие самые очевидные ошибки допускают родители дис-детей? Вы сами что бы сегодня сделали по-другому?
— Лично я в свое время слишком доверилась няням и педагогам и слишком много переложила на них. А родители должны крайне внимательно следить за тем, что происходит у ребенка и доверять тому, что говорит ребенок после занятия. Дочь мне много раз твердила: мне плохо, мне не нравится этот педагог, она меня не слышит. Она даже рассказывала мне, что ей кажется, что педагог фактически за нее делает «домашку», чтобы побыстрее уйти, и чтобы не было нареканий с моей стороны.
А мне казалось, что если мы вдвоем с ней будем заниматься, то будет еще хуже. И у нас будут портиться отношения. Она расстраивалась из-за того, что передо мной ей не хотелось оплошать, как в свое время и мне перед родителями. А я все время давила, что она должна лучше стараться.
— А что советовали педагоги, что, возможно, было для ребенка с дислексией неправильным?
— Логопед и учитель русского языка говорили, что чтение улучшится, если мы будем читать больше. Вместе с репетитором мы заставляли мою дочь Ксению читать каждый день по 10-15 раз до позднего вечера, чтобы на следующий день она прочитала текст вслух в школе. В итоге она его учила наизусть.
Когда в начальных классах мы садились что-то изучать, например, слова в английском языке или стихотворение, я всегда использовала привычные для государственной школы формы. Я исключала тот факт, что передо мной сидит другой человек, с другой формой восприятия, с другим психотипом. Я ей говорила: «Сядь напротив, не дергайся. Убери из рук карандаш, не крути в руках ничего. Сосредоточься, соберись и тогда тебе будет проще запомнить это стихотворение». А она возражала: «Мам, нет, мне удобно будет, если я буду рисовать». И мы ссорились.
— И когда вы поняли, что нужен другой подход?
— Когда встретила настоящего нейропсихолога, который меня отругал и объяснил, что для детей с такой особенностью как дислексия, дисграфия и с небольшим элементом гиперактивности крайне важно воспринимать информацию в комфортных для них условиях. Чем больше такой ребенок занимается, тем больше концентрируется, тем больше энергии тратится не на то. В первый же день, как только я об этом узнала, под письменный стол были положены специальный мячик и коврик, который дочь могла в любой момент потрогать ногой. Купили все виды слаймов, разрешили писать разноцветные буквы. Как потом выяснилось, для дис-ребенка интуитивно удобнее писать разными цветами, это помогает лучше различать буквы, а значит потом он сможет легко прочитать такой текст. Ксения и записывала тексты цветными карандашами, хотя я ей поначалу говорила: «Ты что, надо синей ручкой. Как положено».
— Столько маленьких деталей, которые требуют внимания! Как вы посоветуете строить отношения с ребенком работающим мамам, чтобы эффективно решать такие проблемы?
— Исходя из собственных ощущений, я вынесла в общении с собственной дочерью такое правило: между бесконечной работой нужно всегда суметь найти время для нас двоих. Так же, как я с родителями, можем сходить и купить продукты, потом вместе приготовить и поужинать. Мы что-то смотрим, обсуждаем, разговариваем. Даже несмотря на то, что вкусы у нас могут быть разными. И если дочь пытается, как сейчас это делает вся молодежь, параллельно сидеть в телефоне, у нас есть установка — нет, не в наше с ней время. Такой контакт помогает лучше слышать друг друга в сложных ситуациях.
А кто из ваших родителей больше занимался детьми?
Все занимались. И все понемногу. Мы росли довольно самостоятельными. И мой отец
(Михаил Борисович Пиотровский, директор Государственного Эрмитажа) и моя мама
не просто ходили на работу к определенному часу. Это были постоянные разъезды, археологические экспедиции. Мама работала в двух исследовательских институтах одновременно: в Москве и в Санкт-Петербурге.
— А как по-вашему в семье работающих родителей сохранять баланс в отношениях с детьми?
— Мне кажется, в семье должны быть общие семейные мероприятия. Ребенок их очень ждет и промежутки, когда вы проводите время на работе, таким образом нивелируются. Откупаться подарками в этой ситуации — не самое правильное решение. Нужно вместе играть, вместе гулять, что-то делать и превратить это в систему. Дети чувствуют себя более спокойно и защищенно, когда все идет по плану.
С другой стороны, не в упрек мамам, которые полностью посвящают себя детям, я хочу сказать, что ребенку очень важно видеть перед собой пример и работающего, реализованного в жизни родителя. Как родителям приятно гордиться детьми, так и детям — родителями. Я ни в коем случае не за то, чтобы мама все бросала, но, если нет какой-то сложной жизненной ситуации и есть возможность соблюсти баланс, то лучше находить время развиваться самой и тем самым быть интереснее и для своего ребенка.
— Ваши главные воспоминания детства с чем связаны?
— Я выросла в довольно консервативной семье с устоявшимися традициями: каждое воскресенье мы собирались на семейные обеды, и младшие никогда не садились за стол раньше старших и не начинали есть. А по пятницам мы все вместе ходили в один и тот же магазин и покупали продукты для ужина. Мы все вместе готовили, потом ужинали и устраивали семейные просмотры прибалтийских детективов по одному из питерских каналов. Это было самое приятное ощущение, потому что родители всегда были заняты.
И, конечно, самое яркое воспоминание — это рождение брата! Я очень хорошо помню, как мы забирали его из роддома. Тогда было принято дарить акушерке три железных рубля за девочку и пять железных рублей за мальчика. В итоге акушерка ребенка передала мне. Я, конечно, сразу вышла с ним на улицу, и родители нас чуть не потеряли.
— Вы всегда чувствовали поддержку семьи?
— Да, и очень сильную. И родители всегда подталкивали меня знать больше и стремиться к большему. С четвертого по девятый класс я несколько раз в неделю посещала Школьный центр в Эрмитаже. Там были курсы по живописи от античности до современности, а также лекции по скульптуре, архитектуре, стилям мебели. В девятом классе я определилась, что, несмотря на колоссальный конкурс, буду поступать на восточный факультет Ленинградского государственного университета. Мои родители очень мне помогали в этот период, потому что учеба — это колоссальный труд. Я могла заниматься до пяти утра, но, если это замечали родители, они тут же заставляли меня ложиться спать.
— Мы /советские дети/ росли в системе, в которой не принято было выделяться. Особенно в семье известных родителей. Сегодня ситуация совершенно иная. Где найти правильную грань?
— Когда я получала четверку и приходила домой расстроенная, папа мне всегда говорил: «Чтобы тебе получить пять, надо сдать на шесть! От тебя требуют большего! У студента, который сидит в общежитии, нет таких возможностей, как у тебя. Такой библиотеки дома и так далее».
Сейчас все зависит от семьи. Я не очень хочу критиковать какой-то слой населения, но, на мой взгляд, выделяться — это временная тенденция, и она начала сходить на «нет». Не вижу я среди своих знакомых и их детей тех, кто старается выделиться. Сейчас среди моего окружения стало модно одеваться скромно. Выделяться надо своими знаниями и успехами, а не фамилией и материальным положением. И, чем выше у вас социальное положение, тем больше к вам требований.
— Вы нашли способ помочь своему ребенку. А скольким детям вы смогли помочь с момента создания Ассоциации?
— Когда вышло мое первое интервью в Forbes в 2017 году, начались звонки от родителей с благодарностью — «Спасибо, я теперь поняла, что с моим ребенком! Я знаю, что он не лентяй и не дебил». Потом был сильный отклик, когда мы сказали: «Ищите логопедов!» Да, не все 100 из 100 знают эту проблему хорошо, но кто-то ей занимался, значит в какой-то степени могут помочь. Кроме того, от нас родители узнают, что готовится курс и скоро появятся специализированные логопеды с обновленными знаниями.
И, конечно, у нас есть дружественные центры, с которыми наши взгляды на методики совпадают. Мы знаем всех родителей уже третий год и получили много благодарностей типа: «Спасибо, стало легче учиться в школе!». Многие наши дети закрывают лицо волосами, чтобы отгородиться от людей, а тут мальчик убрал челку или девочка сделала хвостик, тянет руку, получил четверку — это все наши маленькие победы.
— Как правильно подобрать центр для ребенка с Дислексией?
— Есть центры, где оказывается только педагогическая помощь, как в «Территории счастья». А есть центр МЕДСИ — в котором ребенка осматривает невролог, так как его состояние может быть похоже на дислексию, но может оказаться психологической задержкой или каким-то другим заболеванием. Далее идет нейропсихолог — он диагностирует чистую специфику дислексии, потому что она очень индивидуальна. Потом логопед-дефектолог, который уже начинает заниматься. И, если родители готовы, эти же специалисты из этого центра продолжают заниматься с этим ребенком на постоянной основе. Несколько раз в неделю после школы.
— С чем приходится сталкиваться часто в повседневности?
— Сначала были трудности с тем, что такого еще никто не делал. Особенно в первый год, пока мы не получили поддержку от ученых. Сейчас основная трудность — это убедить известных людей, которые сами были дислексиками, чтобы они об этом рассказали публично — как они получали тройки, но боролись, учились и прорвались в ВУЗ, а сейчас руководят журналом или предприятием. Чтобы они взяли и сказали, как Евгений Гришковец или Евгений Стычкин — «Я дислексик! И мне было трудно. Я знаю, как с этим жить, и я знаю, какие слова найти для своего ребенка.»
— Что вам возвращает энергию?
— Письма родителей. Вы даже не представляете, сколько людей нам пишут. Я сегодня прочитала письмо мамы ребенка с дислексией о том, что она пережила. А вчера девочка выложила историю о том, что она всю жизнь себя ненавидела. Она пишет, что только сейчас о себе узнала, а ей уже больше 20 лет. У нее и друзей нет, а люди уже начинают с ней переписку, пишут в комментариях — «Спасибо, что вы об этом говорите! Нам не стыдно жить, нам не стыдно рассказывать про своего ребенка, нам не стыдно в этом признаваться.».
И когда наши замечательные ученые говорят о том, что не надеялись при жизни, что их услышит Министерство просвещения, что они будут писать методички для детей и выкладывать все свои наработки за 50 лет в практическую плоскость.
Здесь невозможно остановиться. И ты понимаешь, что ты еще не все сделал.
Узнайте больше о дислексии, как ее диагностировать и куда обращаться в поисках специалиста на сайте Ассоциации родителей и детей с дислексией: dyslexiarf.com и в Instagram* (*Meta Platforms Inc. (Facebook, Instagram) — организация, деятельность которой признана экстремистской, запрещена на территории Российской Федерации): #i/dyslexia.russia?igshid=bm8m1zg8aybn
