17 февраля в рамках основного конкурса 68-го Берлинского кинофестиваля состоится премьера одного из самых ожидаемых фильмов года — «Довлатов» Алексея Германа-мл.
Мы поговорили с режиссером о счастливо-трагической судьбе Сергея Довлатова, времени людей с прямой спиной и параллелях с сегодняшним днем.
Действие фильма разворачивается на протяжении нескольких дней 1971 года. Довлатову тридцать, до будущей эмиграции, о которой он еще не думает и не знает, остается семь лет, чуть больше полугода — до отъезда его друга Иосифа Бродского. Сценарий, написанный Алексеем Германом-мл. совместно с Юлией Тупикиной, основан не столько на конкретных биографических фактах из жизни Сергея Довлатова, сколько на ощущениях: фильм воссоздает атмосферу того времени, с его интеллигентскими квартирниками, разговорами об искусстве и литературе и гнетущим любого думающего человека чувством потерянности в мире бессмысленной советской риторики, перед лицом бездушной бюрократической машины, главная функция которой — не допускать малейшего проявления индивидуальности и отклонения от одобренных шаблонов.
Поиски актера на роль Довлатова были долгими и кропотливыми — в итоге ее исполнил серб Милан Марич, который обладает не только поразительным внешним сходством с писателем, но и какой-то несовременной харизмой, которая делает его столь органичным в декорациях той эпохи. В главных ролях также заняты Артур Бесчастный (Иосиф Бродский), Данила Козловский (фарцовщик, несостоявшийся художник), Елена Лядова (сотрудница редакции литературного журнала), Светлана Ходченкова (подруга Довлатова), Антон Шагин (Кузнецов, рабочий-поэт) — которые важны Герману не только драматическим талантом, но и той же «нездешней» фактурой.
Инна Логунова: Ваш фильм — во многом история про то, как сохранить себя вопреки обстоятельствам. Как вам кажется, если бы Сергей Довлатов не эмигрировал, смог бы он сохранить себя как писателя, смог бы выдержать — если бы так и не стал публиковаться?
Алексей Герман-мл.: На мой взгляд, у Довлатова счастливо-трагическая судьба. Трагедия как раз в том, что Довлатов прошел ровно тот путь, который должен был пройти. Если бы его сразу начали публиковать, тогда, наверное, была бы другая судьба, другой Довлатов. Не имея возможности представить то, что он делал, миру, он писал в стол, совершенствовал стилистику. Мощный творческий выплеск, который произошел в Америке, — это, конечно, результат накопленных страданий, сомнений, неудовлетворенности, которые были здесь, в России.
Трагическая смерть Довлатова, на мой взгляд, — печальная российская закономерность: лучшие часто уходят очень рано. Бродский умер в 56 лет. Мне кажется, судьба Довлатова тоже была неизбежностью. Мне трудно представить его 75-летним, успешным русским литератором, которого приглашают на круглые столы и телепередачи. Как не могу его представить в тапочках на даче. С одной стороны, это такая обреченность таланта. С другой — конечно, история сохранения себя.
Мне кажется, что вообще это поколение, которое жило по гамбургскому счету. Для него сохранение себя, какой-то творческой энергии, возможность писать то, что важно и необходимо, внутреннее понимание, что литература и поэзия существуют не для денег, что это призвание, некий путь, который ты должен пройти, — все это было самым главным в жизни. Ведь художественная жизнь вообще состоит из поворотов не туда. В творчестве всегда есть соблазн уйти туда, где легче, и каждый раз приходится себе говорить: нет, я должен делать не как легче, а как правильнее. Они как раз очень держались за эту искренность и возможность говорить своим, а не чужим языком.
— Как вы пришли к мысли о фильме о Довлатове? Какая у вас личная история взаимоотношений с ним — как с писателем и, как мне кажется, близким по духу человеком?
— Я уже каким-то довлатововедом становлюсь, хотя им не являюсь… Мне было лет 25, когда я начал читать Довлатова — чтобы понять ощущение от 70-х годов. И подумал тогда: хорошо бы снять. Потом Артем Васильев (кинопродюсер. — Прим. ред.) познакомил нас с Катей Довлатовой (дочь Сергея Довлатова), мы обсуждали с ней возможную экранизацию, но до дела не дошло. И только по прошествии многих лет мы в какой-то момент решили сделать вольную биографию Довлатова, не привязываясь к его прозе — потому что я не уверен, что его прозу можно переложить на язык кино: его ирония, подтексты, манера строить предложения работают иначе, это другое.
Поэтому мы решили сделать вот такой вольный фрагмент из его жизни, где выразили какие-то ощущения о нем, о его прозе, о времени.
— У меня чувство, что вы себя в некотором смысле ассоциируете с Довлатовым — как с художником, в плане мироощущения. Я права?
— Вы призываете меня нескромно ответить на вопрос. Чего я не буду делать.
Знаете, есть анекдот. Поступает абитуриент на актерский факультет. Его спрашивают: «Ну, что вы можете?» — «Могу как Чаплин, не хуже». — «Не волнуйтесь, как Чаплин, у вас не получится». Определенные вещи в Довлатове я понимаю просто в силу каких-то жизненных моментов, но общее у нас восприятие вселенной или нет, не знаю. Что-то я их ощущаю на каком-то чувственном уровне, как мне кажется, и «кажется» здесь — ключевое слово. В Довлатове, которого я себе представляю, очень много от людей того поколения, которых я видел и знал, близко наблюдал. А поколение это было другое: акт создания и акт жизни в искусстве был для них гораздо важнее, чем все, что вокруг. Сама по себе профессия писателя не несла социально-политической функции, как сейчас, а исчерпывалась словом «писать» — как выражение преданности языку, слову, этому пути.
— То есть их время было более идеалистичным?
— Оно было честнее. Это был идеализм в хорошем понимании слова. Плодотворный. На мой взгляд, это было время людей с чуть более прямой спиной, чуть большего размера, чем сейчас.
— Вы имеете в виду людей 1970-х? Чем они отличаются, скажем, от шестидесятников?
— Я говорю о 60–70-х годах, в 60-е взрослело поколение 70-х. Это была одна эпоха. Художники тогда были крупнее. Круче были — менее форматные, свои собственные. И в этом их огромное обаяние.
— В советской системе, на уровне повседневной, официальной риторики совершенно не было места юмору, что хорошо видно в вашем фильме. И Довлатов с его мягкой иронией — полная тому противоположность. Если отвлечься от экономических и политических причин, возможно, в этой патологической серьезности лежала причина разрушения советской системы. Как вы думаете?
— Советская система разрушилась по целому комплексу причин. Во-первых, она стала идеологическим банкротом: обещанный коммунизм все не наступал и не наступал, и сама идеологема, в которой существовала система, становилась все более анекдотичной. Поэтому и юмора боялись: чувствовали его внутренний разрушительный потенциал. Отсюда эта казенная упертость, боязнь всего, что иное. Это одна из причин. Ведь ни Довлатов, ни Бродский не были врагами системы, они просто внутренне, энергетически, если хотите, были иные. Другая причина, о которой часто забывают, была, извините, в том, что еда закончилась. Поскольку систему пытались поддержать единственно понятными идеологическими ходами, то все стало подвигом: учиться в школе, работать, буквально все. И в определенный момент оно, наверное, себя исчерпало.
— Прежде чем снимать фильм, вы провели социологический опрос: нужна ли картина о Довлатове. Зачем вам это понадобилось? Вы режиссер, снимаете о том, что вам интересно, о чем хотите высказаться…
— Очень многие люди не хотели, чтобы этот фильм был снят. Было определенное противодействие, которое шло по двум уровням. На одном нам говорили, что никому не нужен фильм про Довлатова, что, мол, вообще, это за писатель, он никому не интересен. Другой уровень — скрытый, но он был: в нынешней политической ситуации эмиграция Довлатова и Бродского не всем нравилась. Это не имеет отношения к министру культуры. Владимир Мединский нас как раз поддержал, за что ему большое спасибо. Так что было неверие и опаска, и мы заказали этот социологический опрос, чтобы показать, что все это ерунда, что Довлатов интересен.
— В одном из интервью, еще до съемок фильма, вы говорили, что хотели бы, чтобы жену Довлатова Елену сыграла Чулпан Хаматова, но в итоге там другая актриса. По какой причине?
— Не сложилось, по графикам не сошлись. У Чулпан какие-то спектакли были, и она не смогла.
— От «Довлатова» и других ваших фильмов у меня ощущение, что каждый раз вы снимаете даже не о конкретной эпохе, а про время в широком понимании, как о смысле истории…
— Думаю, вы делаете меня умнее, чем я есть. Не знаю. Для меня вообще в кинематографе важна категория времени, соотношение между прошлым, настоящим и будущим, параллели с современностью, круги русской истории. Мне кажется, это нормально.
— А как вы чувствуете сегодняшнее время, что это за эпоха, в которую мы живем?
— Абсолютно точно мы не живем в советской эпохе, это преувеличение. 70-е годы нельзя сравнивать с нынешним временем — нравится это кому-то или нет, но сегодня мы гораздо свободнее. Хотя, безусловно, учитывая арест Серебренникова, с каждым годом и с каждым месяцем ассоциаций накапливается все больше. Тем не менее наше время еще не советское. И очень многое зависит от того, как дальше будут разворачиваться события. Если все продолжит развиваться в таком консервативном ключе, если со сменой правительства в культуру придут ультраконсерваторы, то мы, конечно, будем стремительно приближаться к советскому периоду, это правда. К сожалению, мы можем трагически повторить уроки прошлого. Я знаю достаточно много людей, не во власти, а около нее, которые очень хотят руководить культурой, запрещать, разрешать, миловать, казнить. Которые так и не поняли, что существует наша вина, вина начальства в том, что и Бродского, и Довлатова — талантливых людей, которые вообще ни на секунду не были диссидентами, а просто хотели заниматься своим делом, — как и многих других, просто уничтожили, фактически выгнали из страны. Они не хотели уезжать, никто не хотел, понимаете. И вот это непонимание, незнание истории очень опасно.
Детали
Фильм «Довлатов» выйдет в ограниченный российский прокат с 1 по 4 марта.
