В саду «Эрмитаж» прошел двухдневный фестиваль «Немецкий в кубе», ознаменовавший начало года Германии в России. На фестивале нашлось место и современному искусству, и празднику для всей семьи и серьезным историко-культурным лекциям.
Posta-Magazine, информационный партнер фестиваля, пообщался с одними из самых популярных лекторов — Ольгой Свибловой и Антоном Долиным.
В саду «Эрмитаж», кажется собралась вся интеллектуальная Москва, по крайней мере, ее немецко-говорящая часть, а так же те, кто пока не освоил непривычные грамматические конструкции, но не смог пройти мимо необычного праздника. Открыл программу самый массовый урок немецкого языка, где в роли учителя выступил Александр Пушной, а учениками — тысячи гостей фестиваля. После занятие по душе нашлось каждому: в «Эрмитаже» одновременно проходили концерты, конкурсы, работали обучающие площадки, литературный шатер, а гости с детьми оценили разнообразную программу для малышей — многочисленные театрализованные постановки, мастер-классы, лаборатории. А уж гулять — и фотографироваться! — среди тематических инсталляций понравилось гостям всех возрастов.
Особым событием стали лекции, посвященные немецкому кинематографу, литературе, фотографии, архитектуре. Послушать экспертов пришло столько гостей, что в шатре-лектории не хватило стульев, но слушателей не смогли смутить подобные мелочи, не распугала и по-настоящему осенняя воскресная погода. Нам удалось побеседовать с, пожалуй, самыми «рейтинговыми» лекторами — кинокритиком Антоном Долиным и знаменитым куратором, основателем Московского дома фотографии и директором Мультимедиа Арт Музея Ольгой Свибловой.
|
— Антон, вы выбрали темой своей лекции «золотую эпоху» немецкого кинематографа, почему? Чем она может быть интересна современному зрителю? — Знаете, я пришел к выводу, для себя совершенно неожиданно, что все гениальное актуально в другую эпоху, а не в ту эпоху, когда оно создавалось. Вообще, отличие гениального от просто талантливого в том, что гениальное не подвержено времени. Когда мы смотрим на хорошую фреску 16 века, мы видим, что это 16 век, а когда мы смотрим на фреску Леонардо да Винчи, мы, кроме того, что знаем ее возраст, не способны определить было это давно или 20 лет назад. Потому что гениальное — вне времени. |
Так вот, я всегда знал, что шедевры немецкого киноимпрессионизма — это и есть золотой фонд мирового кинематографа, пора, когда гигантское количество людей, не только актеры, не только драматурги, но художники-постановщики, художники по костюмам — толпа гениев, которая создавала шедевры. Готовясь к лекции, я пересматривал ленты и увидел такое количество параллелей! Например, «Бойцовский клуб» — этот сюжет о двойнике начался с «Пражского студента» в 1913 году, с самого начала немецкого киноимпрессионизма. И таких параллелей гигантское количество.
Почему этот так связано с сегодняшним днем? Я думаю, что кроме простого объяснения «потому, что это гениально», а значит и сегодня мы найдем, как это связано с нами, есть еще второе объяснение. История развивается циклами, прошло сто лет, мы как раз недавно отмечали столетие Первой мировой войны, и весь мир сейчас существует в ужасе от угрозы, от возможности третьей мировой войны. Кто-то относится к этому серьезно, кто-то менее серьезно, но это то, о чем люди 10 лет назад даже не думали. Точно также те внутренние кризисы, кризисы отдельных людей, которые тонули в политическом кризисе сто лет назад, они всплывают сейчас не только в искусстве, но просто в повседневной жизни. Поэтому я думаю, что если вот сейчас взять людей, вставить им спички в глаза и заставить посмотреть несколько шедевров старого немецкого кино, они очень легко узнают там себя.
Антон Долин
— Какие особенности у современного немецкого кинематографа?
— Он очень разный, говорить про общие особенности немецкого кинематографа я не могу, кроме того, что он, на мой взгляд, перестал задавать моду, быть центром европейского кино. Он им, безусловно, был, годах в 70-х, отчасти в 80-х, ну и, конечно, в 1910-1930-х годах. Сейчас это не так, но там много интересных режиссеров, есть, например, берлинская школа — она как раз гордится своей негромкой интонацией, своими «подводными», неочевидными сюжетами. Да, это не направление, способное совершить революцию в сознании зрителя, но на общее развитие кино воздействует. Я к немецкому кинематографу отношусь с большим интересом, хотя старое кино лично мне интереснее, чем новейшее.
— Пять лучших немецких фильмов, на ваш взгляд?
— За все времена назвать — слишком сложная задача, но если говорить о старых фильмах, о немецком импрессионизме, то ту я не задумываясь назову «Пражского студента», «Голема», «Кабинет доктора Калигари», «Носферату» и «Нибелунгов».
— Фестиваль открывает год Германии в России, как вы думаете, что сегодня связывает наши культуры?
— Наши культуры всегда связывало и связывает гигантское количество всего, прежде всего география: Берлин не так далек от Москвы, как кажется, когда ты летишь на самолете, впрочем, и на самолете не так далеко, как до Парижа или Лондона. Я помню также выставки «Берлин-Москва», которые проходили и в Германии, и в России, и помню, что эти параллели выглядели довольно вызывающе и в тоже время забавно: неосуществившаяся утопия сталинской Москвы, которая не была до конца создана, и утопия Гитлеровская, от которой тоже осталось не так много. Это два города, которые существуют на руинах неосуществленных утопий, и конечно, их жители ощущают это, понимают они это или нет. Или, к примеру, авангард: сильнейший немецкий авангард начала 20 века и русский авангард — между ними очень много общего. Есть у наших культур и просто исторические связи, параллели и сближения: от всех видов влияния немецкой культуры на русскую во времена Петра Первого до двух мировых войн или берлинской стены, которая была инициирована Советским Союзом. Конечно, мы связаны, не знаю навсегда ли, но очень надолго, и сегодня даже новое поколение, я думаю, очень хорошо эти связи ощущает.
— На фестивале отменилась музыкальная часть по политическим причинам, как вы считаете, творческий человек может сегодня оставаться вне политики, и нужно ли это?
— Настоящее искусство не может быть вне политики, это мое глубокое убеждение. Даже если оно считает, что оно вне политики, все равно оно в ней участвует, точно также, как политика участвует в жизни любого из нас, даже если мы стараемся этого не замечать.
— А как вы думаете, должны ли быть в кинематографе какие-то запретные темы?
— Я считаю, что искусству любые запреты вредны. Другое дело, что могут существовать социальные запреты в обществе на допуск к некоторым произведениям искусства для некоторых категорий населения. Я глубоко уверен, что единственная категория для которой такой запрет должен существовать — это несовершеннолетние. После совершеннолетия каждый может сам решать, что он хочет смотреть, слушать, читать, а что нет.
Лекция Ольги Свибловой, посвященная немецкому искусство фотографии не только заставила шатер-лекторий трещать по швам — послушать легендарного куратора собралась едва ли не половина гостей второго дня фестиваля. Неподдельному интересу к одной из ярчайших школ на протяжении всей истории фотографии не смог помешать ни холод, ни дождь, но помешало время — отведенного часа хватило только чтобы войти во вкус и пообещать себе больше не пропускать ни одной выставки Московского дома фотографии.
|
— Ольга Львовна, какой период в немецкой фотографии вы бы назвали самым ярким? — На этот вопрос трудно ответить, как всегда, когда меня спрашивают, «кто ваш любимый фотограф» или «ваша любимая фотография» — это как спросить многодетную маму, какой ребенок у нее самый любимый. Я очень люблю немецкую фотографию, и наверно, одним из важнейших факторов, почему мне пришло в голову делать московское Фотобиеннале, вслед за которым появился и наш музей, — это моя влюбленность, прежде всего, в дюссельдорфскую школу фотографии, которая берет точкой отсчета творчество Хиллы и Бернда Бехеров (50-60-е годы 20 века — прим. ред.). А дальше будет Андреас Гурский, Томас Руфф, Кандида Хофер и многие другие. Но одновременно я обожаю фотографов начала 20-го века — Блосфельда, без Зандера нельзя представить вообще мир фотографии. Если мы говорим о современных художниках, мне кажется, что это одна из богатейших практик. Причем, немецкая школа отличается особым утопическим началом с попыткой поиска через фотографию — не просто запечатлевать то, что мы видим, но давать философский анализ и искать некоторые архитипические основы. Собственно, наверно, это идет от Блосфельда, который написал знаменитую книгу «Архетипы в искусстве», снимая формы мира растений, через них показав архитипы вообще визуального мироустройства. |
— Вы говорили на лекции о некой отстраненности немецкой школы фотографии, как все-таки на художников влияло происходящее в мире, и как, в свою очередь, они влияли на культурную и социальную среду?
— Если мы говорим о творчестве Блосфельда, то он, выделив визуальные архетипы, повлиял, безусловно, на современный дизайн, на современную архитектуру. Если вы обратитесь к знаменитому «дому-яйцу» Фостера, то вы обнаружите полное сходство с семенными коробочками Блосфельда. Я думаю, что взаимоотношение между искусством и жизнью — и социальным, и визуальным обустройством мира — более опосредованное, чем то, что сегодня модно — активизмы, например. Мне кажется, что немецкая школа — это всегда более глубокий, более эпический подход к миру, попытка выделить какие-то основы, которые действуют в разное время в разных формах. Выделяется и социальная составляющая нашего мира, она может быть показана через непосредственный активизм или перформанс, а может быть выделена визуально, и мы ее найдем и во времени, которое нам предшествовало, и в сегодняшнем реальном моменте. Мне кажется, это основа и специфика некоторой дистанцированности художников немецкой школы.
Ольга Свиблова
— Куратор и художник, по вашему, оба творцы?
— Я думаю, что это всегда процесс сотворчества. Куратор в искусстве появился сравнительно недавно, например, если мы говорим о немецкой фотографии и вообще о фотографии, то здесь куратор появляется совсем уж недавно, годах в 60-70-х. До этого художники жили без кураторов, и это не мешало им творить. Поэтому я думаю, что когда куратор сегодня приобретает функцию «мага» — это немножечко преувеличение его роли. Как говорила Галина Вишневская: «Я никого не учу петь. Я помогаю вытащить и артикулировать голос», — думаю, задача куратора как раз помочь художнику артикулировать его «голос», войти в его кровеносные сосуды, совершить по ним путешествие и помочь ему выразить себя. Куратор — это все-таки фигура, которая стоит за художником, но не рядом, и не заменяющая его. Очень часто бывает когда кураторы становятся художниками, мы знаем много таких примеров, но когда ты выбираешь свой путь — ты отвечаешь за свое творчество сам.
— У фотографии должны быть какие-то запретные темы или для таланта не должно быть границ?
— Я думаю, что запретных тем ни в жизни, ни в искусстве нет. Бывает разный подход к темам, и он тоже не может быть запретным.
— При определенной доли этичности и осторожности?
— Этика — это то, что дается с детства, дается врожденным генокодом и воспитывается сначала родителями, а потом социальной средой. И я думаю, что это очень важный аспект, по крайней мере я не знаю больших художников-циников. Может быть маска циника, но за ней скрывается глубокое трагическое, иногда и трагикомическое видение мира. Цинизм — это единственное, что я не люблю ни в жизни, ни в искусстве.
