В середине февраля стартует европейское турне балета «Ромео и Джульетта» культового современного хореографа Анжелена Прельжокажа. Костюмы для постановки создал российский дизайнер Игорь Чапурин, которого с балетом связывает давняя и глубокая любовь.
О красоте и силе любви, от которой комок в горле, о современном гении Анжелене Прельжокаже и живом классике Юрий Григоровиче, а также о моде будущего Игорь Чапурин рассказал в эксклюзивном интервью Posta-Magazine.
Один из самых известных и успешных дизайнеров, Игорь Чапурин производит впечатление человека, который никогда не довольствуется малым — не в смысле материальной составляющей жизни, а в плане устремлений и амбиций. Когда читаешь его биографию, постоянно ловишь себя на мысли: как все это удается одному человеку? Начиная с победы на конкурсе молодых дизайнеров Nina Ricci в 1992 году, успех следует за успехом: открытие первого московского бутика в 1998-м; создание костюмов для балетных постановок Большого театра и лучших мировых трупп; показы на Парижской неделе моды, где Chapurin стал первым российским брендом в официальном расписании этой крупнейшей fashion-площадки мира. На счету Игоря Чапурина собственная линия мебели, света и паркета, многочисленные коллаборации с крупнейшими luxury-брендами и проекты в области масс-маркета. Только он знает, сколько сил вложено в каждый из проектов, но для него его работа — это образ жизни. Он просто не может и не умеет иначе. Во время интервью он подробно, искренно и вдумчиво отвечал на вопросы — наш разговор длился почти час вместо оговоренных тридцати минут, и на протяжении всего этого времени я чувствовала в нем какое-то нетерпение, готовую распрямиться внутреннюю пружину: блестящий и заинтересованный собеседник, он все же стремился вернуться в свой кабинет, к работе, к эскизам и конструкторскому цеху — туда, где проходит его настоящая жизнь.
Инна Логунова: «Ромео и Джульетта» — не первая ваша работа с Прельжокажем. Что он за человек и художник?
Игорь Чапурин: Анжелен Прельжокаж — хореограф-новатор, бесспорный лидер, который на протяжении многих лет задает новые принципы, новые темпы и вообще новую картину современного балета. Работать с ним не только приятно, но и почетно. Он очень сильная, харизматичная личность, художник с собственным видением и языком. В его спектаклях продумано и выверено не то что каждое движение, но каждый вдох и выдох. Впервые мне посчастливилось с ним работать семь лет назад над балетом Creation 2010 в Большом театре. Я занимался костюмами, декорации делал индийский скульптор Субодх Гупта (один из самых известных и высокооплачиваемых художников в мире. — Прим. ред.), музыку написал французский техномузыкант Лоран Гарнье.
Здесь и далее: сцена из балета Анжелена Прельжокажа «Ромео и Джульетта»
—
Помню, Прельжокаж сказал мне тогда: «Нас с тобой объединяет очень многое, а отличает только одно: ты оптимист, а я обратное. Я, конечно, наполняюсь твоим оптимизмом, но, к сожалению, живу в обратном мире». Наверное, поэтому все его балеты наполнены глубочайшей философией и драмой. И в классических сюжетах он умеет находить ту важную эмоциональность, которую когда-то закладывал автор. В «Ромео и Джульетте» он помещает действие в пространство условного тоталитарного государства: здесь клетки, решетки, солдаты с автоматами, насилие. И когда видишь сцену любви Ромео и Джульетты на фоне всего этого — комок к горлу подступает, и понимаешь, что Шекспир писал именно об этом. Все балеты Прельжокажа наполнены глубочайшей философией и драмой, которую он рассказывает, проводя через запутанный лабиринт эмоций и смыслов, но в конце концов заложенный им свет неизменно в тебя проникает, и в этом его гениальность как художника.
—
С какими еще современными хореографами вам хотелось бы поработать?
—
Я сделал десять балетов в Большом театре, один в Мариинском театре, один в Лос-Анджелесе, два в Нью-Йорке, так что практически со всеми мировыми хореографами нового поколения я уже поработал. В классике сегодня уже нельзя сказать ничего нового, можно только совершенствовать технику и пластическую выразительность, поэтому, мне кажется, ее нужно просто хранить, ценить и любить. А современный балет развивается очень любопытно, находится в постоянных поисках новых форм воплощения и передачи эмоций. И вот когда хочется расплакаться от того, что ты видишь на сцене: бьющие через край страсти или же, наоборот, тончайшая лирика — это настоящее, это дорогого стоит. Я люблю балет, мне нравится высказываться в этом виде искусства, и развиваться хотелось бы с молодыми, новаторами, получая с ними новый опыт и новые эмоции.
—
С чего вообще началась любовь к балету?
—
Много лет назад я увидел «Легенду о любви» Юрия Григоровича в Большом театре и был просто обезоружен этой чувственной хореографией и невероятной красоты декорациями и костюмами. Балет меня захватил, я много читал, смотрел, интересовался его историей, чтобы лучше понять и почувствовать. Для меня это самый эмоциональный вид искусства, даже от самой гениальной живописи или талантливого фильма я получаю меньше энергии, чем от балета, такова моя индивидуальность.
—
Как любовь к балету повлияла на вас как на дизайнера?
—
Скорее она повлияла на жизнь: среди моих друзей много артистов балета — премьеров, солистов Большого. С Машей Александровой мы, например, познакомились, когда она еще танцевала в кордебалете, я видел, как она росла. Мне было дико приятно следить за ее успехами, как, впрочем, и других друзей.
Балет стал темой нашего первого показа в официальном расписании Парижской недели моды в 2005 году. Он был посвящен одному дню балетной танцовщицы и проходил в репетиционном зале. Драпировки, потоки света — все это было очень поэтично и зрелищно. На каждом стуле мы повесили мини-пуанты с надписью Chapurin Spring / Summer 2006 — наш подарок зрителям. Там была вся пресса, и это был абсолютный успех. Некоторое время назад я встречался со Сьюзи Менкес — это культовый fashion-критик, чье мнение могло убить или поднять дизайнера, с которой мы дружны много лет и которая относится ко мне с большой теплотой, — так вот, она призналась, что до сих пор хранит те пуанты.
—
Вы сами режиссируете свои показы, создаете сценографию?
—
В моей жизни как-то так сложилось, что сначала не было денег кого-то приглашать и я все делал сам: придумывал драматургию, подбирал музыку. Со временем появились деньги и возможности, но я по привычке продолжал все делать самостоятельно. Даже когда показами занимается production-агентство, идея всегда моя. Помню, работая над коллекцией «Анна Каренина», я катался на лыжах под ремиксы Depeche Mode. И эта музыка, этот снег стали для меня воплощением всей драмы. Я рассказал об этом в production-агентстве, которое готовило показ, сказал, что у нас обязательно должны быть голые деревья, поезд с тремя фарами, дым, в который уходит Анна Каренина. И французы сделали все так, что мурашки по коже. Когда ко мне за кулисы пришла тогдашний главный редактор «Vogue Россия» Алена Долецкая, она плакала.
—
Меня всегда интересовала природа творческого процесса. Как у вас рождается и развивается идея, как обрастает деталями?
—
Сложно сказать. Я не питаю никаких иллюзий относительно «божественности» творчества. Каждый из нас — это копилка собранных за многие годы эмоций, и, создавая что-то, мы просто достаем их из памяти и компилируем. Чем более ты эрудирован, тем более сложные варианты получаются.
Игорь Чапурин
В Париже, например, у меня была одна цель: остаться русским дизайнером. При этом я никогда не эксплуатировал этнографические и фольклорные мотивы: все эти валенки, кокошники, вышивку. Но каждый раз русскость проявлялась в других вещах — которые меня увлекали, в которые я влюблялся. Так, вторая коллекция в Париже называлась «Анастасия»: мне случайно попалась история о якобы выжившей дочери Николая II. Я пересмотрел все фильмы, связанные с этой темой, прочел множество мемуаров, и мы сделали очень красивый показ, где русская тема воплотилась через аристократизм и драму. А в какой-то момент я увидел черно-белую «Лолиту» Стэнли Кубрика и влюбился в этой фильм — роман я до этого не читал — в странную историю о девочке, которая с такой легкостью манипулировала взрослым умом. Набоков — русский писатель, поэтому вдохновленная «Лолитой» коллекция, которую мы сделали вместе с художником Константином Худяковым, — это тоже образ моей России.
Вообще в творчестве для меня очень важно удивляться. Когда рисую коллекцию, никогда не подписываю эскиз в тот же день, откладываю до утра. И если, вернувшись к нему немногим позже, я испытываю все то же или даже большее удивление, он идет в производство.
—
Вы производите впечатление увлекающегося человека…
—
Без увлечения невозможно жить, скучно ходить на работу. Я всегда увлекаюсь новыми коллекциями. У меня никогда не было амбиций стать знаменитым и богатым. У меня в жизни все происходило случайно — именно как следствие моих увлечений. Я каждое утро стремлюсь к себе в студию, мне интересен мир, в котором я живу, и эти эмоции заменяют мне ряд вещей, к которым многие стремятся: известность, узнавание, светская жизнь. Только завершилась примерка последней коллекции, а у меня в работе уже эскизы следующей — мне нравится этот водоворот, он захватывает, ты лавируешь в нем, и каждая секунда интересна, насыщенна, объемна.
Игорь Чапурин. Эскизы костюмов к балету «Ромео и Джульетта»
—
В одном из ваших интервью вы говорили, что дизайнер должен очень хорошо чувствовать собственное время и в чем-то его предугадывать, предвосхищать — как вы ощущаете настоящий момент?
—
Мне нравится одно мое качество: я не люблю оглядываться назад. Как только начинаешь смотреть в прошлое, во всех смыслах останавливаешься. Был момент, когда мне показалось, что что-то не ладится, я оглянулся назад и увидел столько всего, что, в принципе, на одну жизнь достаточно: я одевал Уитни Хьюстон и Бейонсе, жен президентов, оформил столько балетов, сделал модель Mercedes-Benz… И это страшно осознавать, потому что начинаешь терять скорость. Это сродни покупке вещи, о которой долго мечтаешь: как только ее получаешь, уже на следующий день эмоции притупляются, и нет той радости обладания, которая представлялась в мечтах. Я люблю настоящее, мне интересно ощущать новизну каждой секунды. Но свое настоящее я продумываю заранее, я человек, который ко многому стремится, и мое настоящее — результат этих устремлений и мечтаний.
—
И о чем вы сейчас мечтаете, к чему стремитесь?
—
Я рад, что моя голова не занята мыслью: как стать богаче? Мои мечты так или иначе связаны с новым творчеством, в котором я могу раскрыться. Я стремлюсь к этому ноющему ощущению восторга, которое испытал, когда Прельжокаж вернулся ко мне через восемь лет. Я стремлюсь к тому трудно передаваемому чувству, которое ощутил, когда стоял на открытии Всемирного фестиваля молодежи и студентов, двадцать тысяч участников которого были одеты в Chapurin. Это был мой первый государственный проект, и мне хотелось бы заняться другими проектами национального масштаба, это будоражит воображение. Но главные мечты — это все же новые коллекции, идеи, которые я могу в них воплотить. Мне нравится придумывать будущее — одежду, которую люди будут носить через несколько лет.
—
В моде всегда отражаются дух и ценности времени. Какой, по-вашему, будет одежда будущего, скажем, лет через пятьдесят?
—
Начиная с 1950-х годов, когда появился Пьер Карден и другие дизайнеры-футуристы, много рассуждали о том, как будет выглядеть человек XXI века. Если посмотреть журналы того времени, все рисовали какие-то скафандры, комбинезоны, зеркальные и светоотражающие ткани — по сути, униформу, не отличающуюся разнообразием. Но вот мы вошли в XXI век и продолжаем носить шелк, кашемир, шерсть, мы немножко воротим нос от полиэстера, нам не очень нравится нейлон — то есть все эти предположения не сбылись. Технологии, конечно, будут развиваться, но человек — раб своего комфорта, от которого он никогда не захочет отказаться. Если изобретут какие-то синтетические ткани со свойствами натуральных, может, мы и станем их использовать. А пока натуральные ткани остаются самыми комфортными и гигиеничными, так что в ближайшие десятилетия мода будет вращаться в плоскости дизайнерских идей. До середины XXI века мало что изменится, будет развиваться эклектика. Сегодня общество хочет быть молодым, здоровым и спортивным, это, разумеется, влияет на моду — в выборе цветов, тканей, силуэтов. Наверное, люкс в сегодняшнем виде, с платьями от-кутюр за 10 тысяч евро, будет уходить, но крупные личности, которые создают уникальные произведения, все-таки останутся.
—
А как вообще в моде появляются тренды? Их задают дизайнеры — или мир моды просто реагирует на настроения в обществе и придает им определенную форму?
—
На тренды влияет социальная и политическая история, медиа, личности дизайнеров — целый комплекс факторов. Так, появление во французских и итальянских коллекциях ковбойской темы было связано с выборами в Америке. А экономическое развитие Азии вызвало большой интерес к местным дизайнерам. В той же Америке среди топовых дизайнеров множество азиатов — китайцев, корейцев, которые, создавая новые тренды, одновременно порождают моду на самих себя. Но тренд, как правило, не живет дольше двух сезонов. Если в XVII веке силуэт менялся в течение полувека, то сегодня каждые полгода, великое очень быстро становится обычным — такой сейчас мир.
—
Как я понимаю, это связано с тем, что мода — это индустрия и живет по коммерческим законам?
—
Да, но сетовать на это не стоит. Мода — отражение общества и меняется вместе с ним. Я по себе замечаю: подростком я с упоением читал Достоевского, он был одним из моих любимых писателей, а несколько лет назад открыл его рассказы и понял, что у меня нет сил на протяжении четырех страниц читать, как герой идет вдоль Мойки, о чем-то думая, — сегодня мы привыкли к быстрой смене ситуаций и событий. Общество само диктует, каким оно хочет видеть этот мир, и мода — просто часть этого мира. Мода не может управлять обществом, она просто слышит его и подстраивается, и тот, кто лучше чувствует и быстрее улавливает сигналы, и выбивается в лидеры.
