В прокат вышел «Берлинский синдром» — фильм о том, чем может обернуться случайное знакомство и внезапно вспыхнувшая страсть.
Независимый, как и весь фестиваль Sundance, на котором состоялась его премьера, «Берлинский синдром» оказывается совсем не той романтической мелодрамой с приятными героями, впечатление которой производит поначалу.
Клэр приезжает в Берлин из Брисбена с фотоаппаратом в руках и без четкого плана в голове. Ее цель — накапливать жизненный опыт, о котором все вокруг постоянно твердят, и снимать архитектуру Восточного Берлина, доставшуюся современному городу в наследство от ГДР. Отправляясь бродить по улицам, Клэр без устали щелкает затвором, не отказывая себе в романтизации как зданий, так и людей. На одном из светофоров она столкнется с в меру обаятельным и общительным немцем по имени Энди. Энди работает учителем английского, так что проблем с коммуникацией не возникнет, разговор завяжется сам собой, и вскоре они вместе отправятся на прогулку вдоль берлинских огородов. Энди будет объяснять, откуда они взялись, Клэр — застенчиво улыбаться.
Рассказывая историю, основанную на романе Мелани Жюстин, австралийский режиссер Кейт Шортланд акцентирует внимание на том, как много в ней обыденного. Случайное знакомство, необязательная, но приятная беседа, взаимная симпатия. Довольно просто представить, что дальше развитие сюжета пойдет по пути зарождения романтических отношений и противопоставления менталитетов. Но «Берлинский синдром» — не мелодрама, а триллер с элементами хоррора, намекающий своим названием на известный психологический термин.
После проведенной вместе ночи, логично вытекающей из взаимной симпатии, Клэр вынужденно задерживается в квартире нового знакомого — Энди то ли забыл оставить ключ, то ли она просто его не нашла. Зритель, пробежавший глазами синопсис или смотревший трейлер, понимает, что в заброшенном доме Энди живет совсем не случайно, а вот Клэр — пока нет. Его произнесенные ночью слова о том, что здесь ее никто не услышит, еще звучат не угрозой, а призывом к свободе проявления чувств. Но таких брошенных вскользь реплик становится все больше, как и деталей, на которые обращает наше внимание режиссер. Неоднократно попадающий в кадр альбом с откровенными полотнами и рисунками Эгона Шиле обнаружится у Энди дома: в него будет спрятан полароидный снимок. И тут для Клэр пазл, наконец, сложится: из телефона пропала сим-карта, с шеи — подаренный мамой оберег. Берлин остается за окном, которое ей так и не удалось разбить, а ее собственный мир теперь ограничен пределами квартиры совсем незнакомого — как оказалось — человека.
Тереза Палмер и Макс Римельт потратили немало сил на то, чтобы разобраться со своими ролями и органично в них вжиться. С задачей они успешно справились и в итоге спасли фильм: как будет развиваться сюжет, становится понятно довольно скоро, и всем сидящим в зале очевидно, что, по законам жанра, предпринятая в середине фильма попытка бегства удачной оказаться не может. Предметом интереса становится не само действие, а его последствия и влияние, оказанное на взаимоотношения героев.
Пока Клэр исследует квартиру, предельно тесно связанную с внутренним миром Энди, тот уходит на работу, совершает пробежки по Берлину, опаздывает на лекцию к преподающему в университете Гумбольдта отцу. Из взглядов и коротких диалогов мы узнаем все то, что, сидя взаперти, пытается выяснить Клэр. Эти наблюдения и происходящие за пределами основного места действия события не всегда вписываются в основную линию, но часто добавляют важные штрихи к истории, которую невозможно оценить однозначно, истории подавляющего и подавляемой. Берлин в фильме превращается в героя второго плана, прекрасно понимающего, что для того, чтобы запомниться, постоянно лезть в кадр необязательно. Город, который чаще всего называют городом свободы, становится здесь физическим ее воплощением. Ведь снова выйти на его улицы для Клэр буквально значит вернуть себе главные человеческие права.
