Арсен Агаджанян — бизнесмен и режиссер, чей недавний — неожиданный для него самого — кинодебют привлек к себе внимание авторитеных кинематографистов и критиков. Биография более чем нетривиальная, но в очередной раз подтверждающая: в жизни нет ничего невозможного. Posta-Magazine представляет онлайн-премьеру его второй работы — короткометражного фильма «Он сказал „Мама“».
Фото: Рита Сахно
Обозреватель Posta-Magazine Сергей Кумыш поговорил с Арсеном Агаджаняном о его пути из большого бизнеса в кинематограф, о глобальных процессах, происходящих в российской и мировой экологии, и о сегодняшней ситуации в родной для режиссера Армении.
Когда в сорок с чем-то лет известный бизнесмен Арсен Агаджанян начал снимать кино, многие, включая, в первую очередь, его самого, отнеслись к этой затее с интересом, но не без доли здорового скепсиса: посмотрим, конечно, что получится, но, вы же понимаете. Тем не менее, первый фильм Агаджаняна «Хани мани», вышедший в 2015 году, получил солидный рейтинг на сайте IMDb, был отмечен спецпризом жюри на фестивале «Окно в Европу» и принят к участию в ряде других крупных международных киносмотров. Его второй фильм «Он сказал „Мама“» на сегодняшний день собрал десятки призов по всему миру и заставил представителей киносообщества говорить о вчерашнем малоизвестном дебютанте как о состоявшемся режиссере со своим уникальным почерком, в котором, впрочем, нет-нет да и промелькнут то влияние Эмира Кустурицы, то мотивы поздних фильмов Йоса Стеллинга. Дело, впрочем, не в подражании, с которого, как известно, начинается любое искусство — скорее, в попытках время от времени сверяться с маяками, перемигавающимися на знакомых берегах. Без их огней свободное плавание было бы слишком одиноким занятием.
Сергей Кумыш: Ваше имя давно известно в бизнес-кругах, однако с некоторых пор вас также стали позиционировать как вполне успешного кинематографиста. При этом сами себя вы называете либо бизнесменом, либо пенсионером; режиссером — никогда. Собственно, почему?
Арсен Агаджанян: Все очень просто: я не кинорежиссер и никоим образом себя к этой профессии не причисляю. Есть великие люди, которые делают великое кино. У меня в этом смысле совершенно нет претензий как-то с ними рядом постоять.
— В таком случае, вот вам простой контраргумент. Человек, который делает деревянную мебель на продажу, называется столяром, — вне зависимости от того, выходят у него шедевры или просто заурядные шкафы и табуретки. Мы сейчас говорим не о принадлежности к некой касте, а о вашей роли в производстве определенного продукта: вы снимаете не видяшки для друзей, а фестивальное кино.
— Кстати, изначально все затевалось именно с целью друзей поразвлечь. Когда я снял свой первый фильм, для показа выбрал маленькую экспериментальную площадку в Армении, зал на 80 мест. И совершенно не собирался где-то еще его демонстрировать, а уж тем более катать по фестивалям и в прокат выпускать. Более того, я вообще никогда не думал, что буду кино снимать.
— А как получилось, что начали?
— Изначально я просто пробовал писать разные тексты. Откуда, например, возникла идея моего первого фильма — «Хани мани»? У меня был друг, который совершенно неожиданно ушел от нас. По жизни он был таким, знаете, балагуром, все время рассказывал какие-нибудь забавные истории. И вот я в самолете, когда летел на похороны, набросал сюжет, основанный на его байках. Потом один знакомый убедил меня, что эта история — чисто киношная, и что он непременно должен ее снять. На второй день съемок я появился на площадке и решил, что буду сам руководить процессом, хотя кинокамеру тогда увидел впервые в жизни. Мы уложились в 13 съемочных дней. После первого показа было принято решение отправить фильм на «Окно в Европу», где он получил спецприз. Там же, в Выборге, на нас вышел отборщик из французского города Онфлера, где проходит фестиваль русских фильмов. Потом был Монреаль. То есть, все случилось вроде как само собой, а началось и вовсе с шутки, с забавы, с «а почему бы и нет».
— Несколько лет спустя вы сняли второй фильм «Он сказал „Мама“», и хотя это короткий метр, именно он принес вам большой международный успех: шквал призов, сарафанное радио зрителей с десятков фестивалей на четырех континентах, постоянные упоминания в прессе разных стран. Даже в Штатах, где европейское кино всем интересно постольку-поскольку, о вас говорят и пишут.
— Знаете, что забавно? Все это, в общем, тоже удачное стечение обстоятельств. Я совершенно случайно оказался в Тбилиси, влюбился там в один потрясающий дворик, который в скором времени должны были снести, и решил снять не фильм даже, а так, анекдот, зарисовку о том, как часто мы бываем счастливы в маленьком отведенном нам пространстве, но счастья этого не чувствуем, не замечаем. Все время почему-то стремимся в чужие пространства, к чужим радостям. Люди в этом дворе — у них своя история, своя, отдельная от всего мира жизнь, совершенно самодостаточная; казалось бы, им вообще ничего не нужно извне. Но и они в полной мере не могут этого оценить.
— С кино немного разобрались. Поговорим теперь о двух других определениях: бизнесмен и пенсионер, которые вы нередко взаимозаменяете.
— Бизнесмен, потому что зарабатываю. Песионер, потому что с некоторых пор умудряюсь зарабатывать, не находясь в активном управлении того, что создавалось на протяжении последних 30 лет. В отличие от многих моих коллег, потребности к занятию бизнесом я вообще никогда не испытывал и считал это занятие вынужденным.
— То есть — бизнесмен по несчастью?
— Можно и так сказать, да. Но, кстати, это вовсе не означает, что мне было не важно, как и на чем делать деньги. У нас в команде были жесткие правила касательно того, чем мы не занимаемся ни при каких условиях: табак, алкоголь, нефть, газ и прочие, скажем так, дары природы или рынка. Более того, мы никогда не пользовались существующими готовыми лекалами, все создавали с нуля, и в тех сферах, где работали — я могу этим гордиться — неизменно привносили инновации, подчас революционные. В безнадежное время, в безнадежных регионах, где никто никогда не думал, что вообще что-то хорошее может произойти, мы приходили и налаживали определенные процессы, делали это с полной отдачей. Наши предприятия нередко выбивались в лидеры в своих сферах. В России это признавалось не раз во всяких разных конкурсах, рейтингах и так далее.
— Что это были за сферы?
— Мы занимались строительством, дорогами, приводили в порядок, обустраивали и пускали в оборот простаивающие сельскохозяйственные угодья. Затем, в одном из регионов нашего присутствия нам предложили заняться вывозом твердых бытовых отходов. Зарабатывать на этой «теме» можно было с самого первого дня. Но мы поступили иначе: посмотрели, что до этого делалось у нас в советское время, что планировали делать в будущем, исследовали все, что было по миру — в Латинской Америке, в Северной Америке, в Европе, в Японии, — сопоставили и в результате сделали первый в России проект по переработке бытовых отходов. На подготовку ушло около пяти лет. То есть, вы представьте: нам дают возможность с первого дня зарабатывать, а мы уходим в пятилетнюю историю, никому на тот момент не понятную. Меня тогда называли либо альтруистом, либо слабоумным субъектом. А мы тем временем терпеливо нарабатывали себе структуру себестоимости. В результате, когда в 2005 году мы запустились, в России не было ни одного подобного предприятия, я вам больше скажу — до сих пор нет.
— Давайте на этом немного подробнее остановимся — в чем заключалась уникальность вашей программы?
— Программа предусматривала модернизацию цепочки оборота твердых бытовых отходов. Проще говоря, решение практически всех экологических проблем, связанных с мусором: начиная от содержимого ведер в квартирах и до захоронений на полигонах. Охват предполагал минимум 15 миллионов человек от Читы до Санкт-Петербурга. До этого весь мусор вываливался за угол — на не соответствующие никаким санитарным нормам, а то и вовсе несанкционированные свалки. Мы первыми в стране начали сортировать, брикетировать и перерабатывать отходы; рекультивировали старые свалки, выводили фильтрат, вытаскивали оттуда всю грязь, пускали земли в оборот, сажали деревья. Предложенная нами программа, одобренная правительством, могла решить проблему отходов на ближайшие 60-100 лет. И баснословных бюджетных вливаний, и разных управленческих премудростей для этого было не нужно.
— А почему такой разброс — от 60 до 100 лет?
— Потому что современный мир развивается очень непредсказуемо.
— И что в итоге? Почему критически необходимый проект, к тому же, одобренный правительством, так и не получил развития?
— Я вам вкратце перескажу разговор, случившийся у меня с руководителем одного из регионов, когда они начали предлагать свои схемы взаимоотношений. Я говорю: «Вы должны определиться: либо вы хотите, чтобы у вас дома было чисто, либо вы хотите, чтобы было не чисто, но вы на этом зарабатывали». Мы им показываем исследования, где по мере приближения к полигонам, к свалкам, процент заболеваемости онкологией возрастает в геометрической прогрессии. Это исследования, не болтовня. То есть, если ты живешь в полукилометре или километре от свалки, то шансов не заболеть — нет. Понимаете? «И давайте считать теперь, что выгодно — убить все это на корню или жить, как раньше: одни делают вид, что убирают, другие — что платят». К сожалению, у нас бюрократическая машина устроена таким образом, что людям подчас гораздо проще именно делать вид. В итоге все было буквально погребено под бумагами. Теперь же мы видим то, что видим: загрязнения в Ленобласти, под Москвой — Волоколамск и все прочее. А мы еще 12 лет назад говорили о том, что именно это всех нас ждет, и разработали программу, которая бы не позволила этому случиться. Теперь, я смотрю, спохватились: экстренно создаются какие-то новые проекты, туда вбухиваются сотни миллиардов рублей, а в итоге это все превращается в ту самую «тему», которую мне когда-то предлагали. В общем, тогда, 12 лет назад мне пришлось умерить свои амбиции и свой пыл, так сказать, и просто-напросто уйти в режим спокойного существования. К большому моему сожалению, я это понял уже после того, как огромное количество в том числе собственных средств потратил в никуда. Это к слову о том, как я стал пенсионером.
— Так, а что с экологией в итоге? Процессы, которые вы пытались предотвратить, сейчас вообще хоть сколько-нибудь контролируемы?
— Сейчас, повторюсь, какие-то меры все же стали принимать. С опозданием, правда, и тем не менее. Но бытовые отходы — только маленькая часть огромной проблемы. Мы все говорим, что мир движется к тому, что ресурсов перестает хватать и так далее. На самом же деле, у нас ресурсов, пространства незанятого — на многие тысячи лет вперед, все дело в усмирении банальной человеческой жадности. За последние 80-100 лет мы изъяли из недр земли больше, чем за всю предыдущую историю человечества. Необходимо начать вырабатывать в себе привычку жить самодостаточно — тем, что уже есть. Слава Богу, появилось огромное количество технологий, которые позволяют это делать. Так начинайте воспитывать людей в соответствии с этими технологиями. И дело ведь не только в исчерпаемых ресурсах. Экология — это не только про ресурсы. Нельзя иметь в квартире восемь платяных шкафов. Нельзя иметь восемь домов в пяти странах и потом не успевать туда прилетать. Советская система чем была хороша? В людях воспитывали это самое чувство самодостаточности. Мы были совершенно счастливы тем, что трепетно обустраивали каждый уголок своего крохотного жилища. А сейчас у многих в домах есть места, где они годами не бывают. Годами! Главная проблема человека — его неуемный аппетит, с которым он никак не может совладать.
— Я читал сценарий фильма, который вы сейчас готовите к запуску. Мне кажется, заложенные в него идеи во многом перекликаются и с вашей мыслью по поводу неуемности аппетитов, и с нашей общей сегодняшней повесткой в целом. Вы не могли бы немного рассказать о проекте?
— Сюжет основан на написанной мной повести «Я подарю тебе Победу». Для меня это очень важная, очень личная история. Надеюсь, многим она даст повод задуматься, наконец-то начать трепетно относиться к полученному в наследство общему ментальному пространству, внутри которого в том числе мы с вами сейчас общаемся на одном языке; напомнить, что ответственность за это пространство должна значить больше, чем цена на нефть или газ, что оно важнее любых локальных территорий. Сейчас у нас повсеместно происходит искусственное выбивание из людей их же ментальности. Мы все, по сути, одна семья. В семье всегда виноват тот, кто старше и сильнее. Гегемоном быть, конечно же, удобно: стукнул кулаком по столу и все тебя слушаются. А когда у членов семьи есть собственное мнение, это требует больших усилий, большего времени, большей любви, заботы, терпения. Но и результат получается совершенно другой. Я ничего не смыслю во всяких гео- и макроявлениях, но, на мой взгляд, союзничество и дружбу нельзя навязывать. Это должно происходить по любви. Всякая любовь — огроменный и кропотливый труд. Труд души, в том числе. Я очень желаю не опоздать с моим фильмом, потому что сейчас опасные тенденции наметились, и может все что угодно произойти. Меня бесконечно тревожит и злит, что союзники, друзья, враги могут конъюнктурно меняться. В начале года это друг, потом враг, потом опять друг, потом враг. Те, кто формирует стратегию взаимоотношений со странами, с людьми и так далее, они книжек не читают. Возьмите, почитайте двухсотлетнюю историю, посмотрите, с кем, за что и сколько раз воевали. По какому поводу. Кто и как себя вел в той или иной ситуации. Есть люди, которые этим анализом должны заниматься, осмысливать прошлое. И еще, конечно, сейчас всем необходимо задуматься о том, что вот это огромное количество агрессии, концентрация ненависти, когда брат брату враг и так далее, когда даже внутри страны это происходит, оно ни к чему хорошему не приведет.
— Не могу не спросить про ваше отношение к нынешней ситуации в Армении.
— По-моему, потрясающая, чудесная вещь в Армении произошла. Люди там, включая меня, двадцать пять лет буквально были в забытьи каком-то. И вдруг в одночасье все изменилось. Я все время своим друзьям говорил: нужна всего минута, чтобы тебе поверили, все остальное — производная. И вот людям дали поверить, что они снова имеют отношение к пространству, в котором живут, что они его хозяева. Теперь каждому из нас очень важно понять: чудо уже произошло, мы уже в лучшей жизни, дальше все зависит от нас самих. Когда ты голодаешь в социально несправедливой стране, это голод. А когда ты голодаешь в справедливом обществе, где, начиная от главного и заканчивая последним, все мотивированы на одно и то же, на какие-то общие, настоящие идеи, это уже не голод. Это счастье. В своих проблемах можно быть счастливым, если ты живешь в стране, где рядом с тобой есть человек, который всегда подставит плечо. Совершенно другая форма взаимоотношений, другой способ сосуществования — возможны, вот что сейчас в Армении ощущается повсеместно. Именно это, как мне кажется, можно конвертировать в счастливую самодостаточность. Люди, на самом деле, готовы отказаться и от газа, и от нефти, и от многих других очевидных благ — просто ради того, чтобы чувствовать себя людьми. И это очень важно понимать.
