Стиль жизни

Почему флейта звучит синим

В своей новой колонке Сергей Кумыш продолжает писательское исследование органов чувств, на этот раз обращаясь к звуку и музыке.

Наши отношения с музыкой гораздо сложнее, чем кажется на первый взгляд. Научиться ее слушать и слышать — значит кожей ощутить ее внутреннее содержание, свет и цвет. Да-да, именно цвет.

В небольшом рассказе Жана-Мари Гюстава Леклезио «Небесные жители» слепая от рождения девочка пытается разгадать значение слова «синева» и, когда находит ответ, прозревает. У синевы в ее понимании есть раскаленный центр, который жалит лицо и руки, если стоишь, повернувшись в его сторону, или идешь ему навстречу. Девочке пытаются объяснить, что это просто солнце, но она отказывается верить, не может согласиться. Солнце — источник жизни, света и тепла; жар, исходящий из центра синевы, на самом деле холоден и агрессивен.

Мне нравится этот образ холодного жара. Когда раньше я слышал звук флейты, то чувствовал себя той самой слепой девочкой, которая силится, но пока не может постичь, что же все это значит. Внутреннее сходство усиливалось еще и потому, что для меня флейтовый звук — синий.

Как, наверное, большинство советских, да и постсоветских школьников, в детстве я учился музыке и какое-то время продолжал заниматься в юности. Не думаю, что у меня были амбиции стать выдающимся или даже просто натренированным флейтистом. Скорее, я делал это потому, что меня притягивал звук, но по-настоящему я его не понимал, не чувствовал и пытался найти его разгадку (хотя в то время так это не формулировал). Однажды во время урока преподаватель поставил мне запись тогда еще молодого франко-швейцарца Эммануэля Паю — вроде как с целью подстегнуть мой интерес, показать, чего можно добиться, если проявлять должную настойчивость и обладать определенным количеством исполнительской наглости. Эффект получился ровно противоположным. Через несколько месяцев я прекратил занятия и с тех пор больше не брал инструмент в руки.

Почему флейта звучит синим © Сергей Кумыш

Сказать, будто я осознал, что никогда не смогу играть на том же, что и Паю, уровне, будет неверно, если не глупо. Просто я наконец нашел ровно то, что искал: услышал, как на самом деле должна звучать флейта, понял, для чего она предназначена; что произведения для флейты пишутся не ради красивой мелодии, а именно для флейты — первопричина здесь не музыка, а инструмент и его возможности. Следующие несколько месяцев я продолжал тренироваться (назвать это игрой не могу, там было гораздо больше от спорта). И в какой-то момент разобрался с еще одним важным вопросом: как Паю это делает. Выдул буквально три-четыре ноты с той же легкостью, силой и отдачей — то есть мне не показалось, все это действительно возможно, все так и есть. Вот только музыканту нужна вся музыка, мне же хватило трех нот. И именно эти несколько нот, своеобразный код Паю — самое драгоценное, что я извлек из многих лет упорных (и не очень) занятий, от которых вскоре отказался.

В последующие десять лет я потратил на прослушивание музыки немногим больше десяти часов. Дело было примерно в следующем: я научился слышать, но слушать по-прежнему не умел. Как андроид из одного прекрасного романа, которому в микросхемы встроили способность распознавать красоту. Не научили только одному — чувствовать. Вот и я копался в своих микросхемах и ничего там не находил, кроме зеленого пластика и золотистых прожилок меди. Вокруг был целый мир, но пользоваться его благами я не мог. В той книге человекоподобный робот однажды выходит на берег вечернего озера и поначалу даже не осознает, что вообще происходит, но потом понимание возникает само собой: ему открылись величие и простота красоты. Он начал чувствовать красоту, лишь когда оставил все попытки этому научиться.

Спустя десять лет или около того я более-менее случайно услышал относительно старую запись ре-мажорной флейтовой сонаты Прокофьева в исполнении все того же Эммануэля Паю и пианиста Стивена Ковачевича. Собственно, я и раньше не раз ее слышал, но пытался вникнуть в музыку, лишь отчасти понимая, какую именно роль здесь играет собственно флейта. Мелодия, тема уводили в сторону, тогда как определяющим фактором в любом произведении, написанном для конкретного инструмента, является его звук. Музыка рождается из звука — не наоборот (банальность, которая, если разобраться, далеко не столь очевидна), я же хотел что-то понять про звук, следуя за мелодией. Этакое путешествие из Петербурга в Москву через Владивосток.

И вот наконец я услышал именно флейту и фортепиано, два голоса, из которых рождался мотив — нечто важное, что раньше мне было недоступно. (Это как слушать диалог двух людей, пытаться уловить его суть, не вдаваясь при этом, что и как каждый из них говорит в отдельности. С людьми мы ведем себя иначе, но музыку при этом почему-то чаще всего слушаем именно так.) Я услышал непредвзято и отстраненно, что вытворяет Паю со своей дудкой.

Низкие ноты, взрыхленные, дробящиеся, осязаемые — хлебные крошки, падающие на землю, хлебные крошки, липнущие к влажной ладони. Высокие ноты, легкие и сухие, как китайский шелк, с тихими, едва различимыми призвуками: трущиеся друг о друга жемчужины, насаженные на нить ожерелья. Пружинистые стаккато — как будто запущенная мальчишкой галька радостно шлепает по воде. И один из его коронных приемов — на тончайшем пианиссимо выдувать звук до такой степени плотный и тугой, что в нем слышатся уже не флейтовые, а кларнетные обертона — нечто, лежащее за пределами возможностей инструмента.

Почему флейта звучит синим © Сергей Кумыш

Именно об этом, как мне кажется, писал Леклезио, именно этого ждала и искала придуманная им девочка. Вот она, синева, взрезающая пространство, раскрывающая свою суть, проникающая в сознание даже слепого от рождения человека, чтобы и он мог ощутить эту бритвенную остроту, эту глубокую природную яркость. Цвет, который точно так же — вопреки логике и общепринятым физическим законам — наполняет изнутри звук моего самого любимого на свете музыкального инструмента. Его буйный, неуемный, агрессивный холодный жар.

Звук, про который ты сначала все понял, изучил его свойства и лишь потом наконец впервые по-настоящему услышал. Звук, в который теперь можно вглядываться снова и снова, как в ту самую внезапно открывшуюся бездонную синеву. Выяснив для себя, что же такое синева, главная героиня «Небесных жителей» внезапно ее увидела. Девочке больше не надо нащупывать синеву в окружающем пространстве, подставлять лицо и руки ее испепеляющим лучам. Теперь она видит. И синева, как все живое, познанное и присвоенное, постепенно становится теплой.

И последнее, чтобы не оставалось определенных иллюзий и недоговоренностей. Большую часть времени я ничего этого не слышу — лишь один жалобный металлический голосок, подпускающий воздуха в симфоническое звучание и выжимающий слезу в фильмах про Ирландию. Если при каждом прослушивании ежесекундно ощущать, что там на самом деле происходит, можно запросто сойти с ума. Но звук так или иначе теперь достигает моих ушей, как и синева, однажды коснувшись внутреннего зрения слепой девочки, отображается на вновь обретенной сетчатке. После того как объект внутреннего поиска наконец найден, вам друг от друга уже никуда не деться.

 

 

 

05 апреля 2017
Сергей Кумыш для раздела Стиль жизни