В Третьяковской галерее на Крымском Валу — Новой Третьяковке, как она теперь называется, — открылась выставка «Джорджо де Кирико. Метафизические прозрения», представляющая более 100 работ великого итальянца.
Совместный проект XVII Открытого фестиваля искусств «Черешневый лес» и Третьяковской галереи, выставка де Кирико стала первой в России ретроспективой одного из ключевых художников в искусстве XX века.
В 1910 году, созерцая скульптуру Данте на флорентийской площади Санта-Кроче, 22-летний де Кирико, как он вспоминал позднее, испытал странное чувство: «Мне вдруг показалось, будто все окружающее я вижу впервые». Это и было то самое «метафизическое прозрение», определившее вектор всего его творчества.
Джорджо де Кирико. Автопортрет в черном свитере. 1957
Поклонник философских идей Фридриха Ницше, Артура Шопенгауэра и Отто Вейнингера, художник был убежден, что глубинные основы жизни непостигаемы с помощью эмпирического опыта и принадлежат сфере сверхчувственного — параллельному, мистическому миру, который «дано увидеть лишь редким людям в минуты прозрения и метафизической абстракции». Отсюда — загадочность и меланхоличность его картин, наполненных невидимой глазу, гораздо более глубокой жизнью.
Джорджо де Кирико. Послеполуденная меланхолия. 1913
Пустынные площади, одинокие статуи, лишенные лиц манекены, разрезающие пространство тени — образы изобретенной молодым Джорджо де Кирико метафизической живописи не подлежат трактовке и логическому объяснению, их можно только ощутить, потому что они существуют «по ту сторону» вещей. «Какой смысл в гигантских артишоках посреди безлюдного города?», «Какой смысл в человеческой жизни?» — эти вопросы оказываются равновеликими при взгляде на его полотна. Скептик ответит: да никакого. Но ему как-то не веришь. А веришь де Кирико, который, вводя в состояние измененного сознания, дает возможность к этому смыслу прикоснуться. Метафизически.
Джорджо де Кирико. Внутренняя метафизика с головой Меркурия. 1969
Хотя в 1920–1930-е годы художник обращается к классической традиции, но появляющиеся в его искусстве образы античности, по сути, также являются проводниками в параллельное измерение, где время развивается нелинейно, в котором герои — гладиаторы, боги греко-римского пантеона и античные философы — не рождаются и не умирают, а лишь немного меняют очертания. Де Кирико писал: «Такая эпоха европейской истории, как наша, несущая в себе громадный вес множества цивилизаций, зрелость множества этапов духовной истории, неизбежно рождает искусство, которое в известном смысле похоже на проникнутое тревогой искусство эпохи мифов». И действительно: если сюрреалисты, предтечей которых считают художника, визуализировали образы индивидуального подсознательного, то его картины — это пространство мифа, объективированный дух европейской истории.
А в этой истории нет прошлого и будущего — точнее, они подобны песочным часам, которые переворачиваются бесчисленное количество раз. Сформулированная Ницше концепция «вечного возвращения» постоянным мотивом проходит через жизнь и искусство де Кирико, воплощаясь как в художественном диалоге со старыми мастерами от Тициана до Курбе, так и в его интерпретациях античных и библейских сюжетов — возвращения Улисса и возвращения блудного сына.
Джорджо де Кирико. Площадь Италии. 1969
Цикличность присуща и художественным поискам самого де Кирико, который в 1960–1970-х годах вновь обращается к открытиям и «прозрениям» юности, переосмысляя и дополняя новыми деталями излюбленные темы. В последний период творчества, который принято называть неометафизическим, де Кирико создает версии ранних картин, которые отличает иная композиция, колорит и пластические решения («Итальянские площади», «Метафизические интерьеры», «Трубадуры»). А это уже чистый постмодернизм, который витает в воздухе и постепенно обретает теоретическое обоснование
в трудах Лиотара и Дерриды.
Однако, вглядываясь в работы Джорджо де Кирико, порой стоит отвлечься от теоретизирования и ненадолго забыть об их философской подоплеке, чтобы в стройной геометрии пространства почувствовать ту самую метафизику вещей и явлений, которую философы облекают в тысячи слов, а художник — не изображает, нет — просто видит.
