Ведущая рубрики «КиноБизнес изнутри» Рената Пиотровски поговорила с актером Никитой Павленко — звездой «Закона каменных джунглей», «Колл-центра» и «Мир! Дружба! Жвачка!» (новый сезон скоро выйдет на PREMIER) — об «адреналиновой тоске», о любви к документальному кино и нежелании врать себе.
За кадром
Журналисты по разным причинам часто задают одни и те же вопросы. И я как-то поймал себя на мысли, что можно себя проверять-развивать, стараясь на одни и те же вопросы отвечать по-разному, не уходя при этом далеко от себя и от сути. Но проблема в том, что большинство интересуют исключительно курьезные случаи на площадке, а что-то действительно интересное и глубокое о нашей работе все равно остается за кадром этих разговоров.
Изучать
Окунаться как актер в другое время — это всегда дико интересно, мне нравится, будто на машине времени, перемещаться в разные эпохи и изучать, как человек ведет себя в предлагаемых обстоятельствах. А предлагаемые обстоятельства — это не просто какой-то временной отрезок, ведь режиссеры и сценаристы всегда пытаются создать свою собственную вселенную, выразив свое мнение по поводу эпохи или поделившись какими-то личными воспоминаниями о ней.
F20
F20 долго собирался, четыре года. И как-то случайно попал на кинофестиваль, случайно стал заметен, случайно попал на платформы. Для меня он очень тяжелый. Это картина, которую я могу вспомнить от начала до конца поэпизодно, я помню все свои ощущения во время «сборки» этого кино.
Лопает оболочку
Года три-четыре назад, когда нецензурная брань на экране была возможна, у меня часто возникало ощущение, что некоторые проекты, используя мат, этим кичились: посмотрите, мы можем ругаться. И с этим многие перебарщивали, передавливали. Да, это понятный ход для передачи реалий, простоты беседы, чтобы персонажи разговаривали, как в жизни… Но при этом у киноистории всегда есть какая-то художественная оболочка, мы понимаем, что мы смотрим кино — и изобилие мата, к сожалению, эту оболочку художественности лопает. Для меня мат — не очень интересное средство выразительности.
Нам не страшно
Если без жестокости на экране невозможно обойтись, если она работает, как в фильмах Гаспара Ноэ, которые бьют сразу в переносицу и работают на выбивание человека из какой-то эмоциональной стабильности, тогда я понимаю этот ход. У Ноэ в «Необратимости» мы видим, как семь минут в кадре насилуют героиню Моники Беллуччи — на это невозможно смотреть, но из фильма этого нельзя изъять, потому что этот ужас здесь — ключевой, режиссер нас сталкивает с центральным событием, и кошмар не отпускает весь фильм. У Элема Климова в «Иди и смотри» тоже очень много насилия — но это про правду. То же самое — в фильме «Сало́, или 120 дней Содома» Пазолини. Но когда речь про насилие ради насилия — я этого не понимаю. Я не говорю о цензуре, это вещь нерабочая, я говорю о художественной необходимости. Петр Наумович Фоменко замечательно говорил: «Нас пугают, пугают, но нам не страшно». Вот от такой бессмысленной жестокости на экране тот же эффект: не страшно. Для меня не работает этот фокус. Я насмотрелся этого в работах наших документалистов.
Один шанс
Кино — коктейль из разных видов искусства: изобразительного, писательского, музыкального, художественного… И когда я нахожусь в рабочем процессе, я отдаю весь свой максимум своей роли, даже если приходится строить образ буквально на пустом пространстве, грубо говоря, танцуя на журнальном столике. Когда съемки заканчиваются — наступает печальный момент: роль больше тебе не принадлежит, ты ее отдаешь на монтаж, после монтажа — «на покраску», а потом — на суд зрителей. После команды «стоп» в последний съемочный день неминуемо наступает период ломки: а можно было сделать так… или так… Этим искусство кино и интересно: у тебя есть только один день, один шанс, один час на то, чтобы это сделать здесь и сейчас.
Приступы счастья
Адреналиновая тоска у меня — после каждой смены, после каждого «драйва» на съемочной площадке. После рабочего дня садишься в машину — и впадаешь в странное состояние, которое может проявляться совершенно по-разному — от психического расстройства до приступов счастья. Это как «Синдром Стендаля», который застает туристов во Флоренции: видишь всю эту красоту — и начинаешь либо смеяться, либо плакать.
В паломничестве
Многие мои коллеги и друзья обращаются к психологам — не столько за помощью, сколько, я бы сказал, за определенным соавторством в нахождении себя. Но я к этому еще не пришел. Я пока пробую и экспериментирую сам, не сходя с ума, — и брать этот процесс под наблюдение еще рано. (Смеется.) Домой с работы я прихожу не в роли, но я прихожу с каким-то грузом и усталостью. И на этой усталости от еще не погасших угольков занимаюсь подготовкой к следующему съемочному дню. Во время съемок мне нравится находиться в некоем отшельничестве, может быть, в каком-то даже паломничестве внутри себя.
Можно поучиться
Фантазия для меня — главный способ наблюдения и поиска вдохновения. Беру пример с детей, которые умеют увлекаться игрой. У них действительно можно учиться увлеченности и непосредственности.
Гиблое дело
От проекта стоит отказаться, даже если он сулит тебе какие-то финансовые блага, если ты понимаешь, что в нем ты будешь врать сам себе. Потому что врать самому себе — дело гиблое: ты потерялся в лесу, идешь по компасу, который показывает неверное направление, и веришь ему. А нужна путеводная звезда. Я люблю во всем оставаться верным себе. Зачем идти в эту профессию просто зарабатывать деньги? Их можно заработать рубщиком мяса, можно зарабатывать в бизнесе. Не может быть зарабатывание денег в кино самоцелью. При этом мы выпускаемся из ВУЗа, научившись зарабатывать себе на хлеб. По теории Фореста Гампа, денег надо иметь столько, сколько нужно, а все остальное — баловство. Но да, их должно хватать: здорово, когда плюсом к твоей хорошей творческой правдивой удовлетворенности идут хорошие деньги. Но нет, это не самоцель. Кстати, я считаю, что на съемках я не работаю, а получаю удовольствие от того, что я делаю, я бы не назвал это работой. Работа происходит в подготовительные периоды — работа с текстом, работа с персонажем, работа с причинно-следственными связями, с профессиональными навыками.
Я из Волгограда…
Сложность роли бандита — в кураже, в умении выйти за рамки и стать пиратом, перекати-поле, стать человеком, который очень хочет обрести свободу, ищет ее и плюет на правила. Маньяк, который убивает 40 жертв, верит в то, что он, к примеру, делает мир чище, избавляет его от зла. У каждого свое сумасшествие. И играя ту или иную роль, я должен найти правду этого конкретного героя. Потому что даже сумасшедший действует с какой-то своей правдой — четкой и устойчивой в его понимании. С кого брать пример, играя бандитов? Аль Пачино, Де Ниро — они только для какого-то, может быть, приятного флера и лоска. Они дают хорошее вдохновение — посмотреть, как они свободны в этом выборе. А так… я из Волгограда, и у меня этот мир — как настольная книга. (Смеется.) Все примеры — со двора.
Я от этого кайфую
Я счастлив, что могу проживать, как кошка, несколько жизней, что зритель за этим может наблюдать, видя в этом какую-то свою правду. Я от этого кайфую. Играя, я делаю все, чтобы по праву получать удовольствие, ради которого я пришел в профессию. Мне нравится, чтобы меня не узнавали, моя стратегия в том, чтобы зритель видел меня разным. И поэтому я всегда очень избирателен в выборе проектов. К счастью, меня так воспитали, что я умею переждать и шторм, и штиль — и пойти туда, куда нужно именно мне. Мне прикольно находиться в образе другого человека и играть совершенно полярные образы. Стирать себя и растворяться в другом и незнакомом… Чтобы зритель удивлялся твоим перевоплощениям. Может, мы все сумасшедшие? (Смеется.)
Подлинные персонажи
Когда я познакомился с режиссерами-документалистами Сашей Расторгуевым (царство ему небесное) и Пашей Костомаровым, я понял: наблюдать за разными персонажами, чтобы не застревать в одном амплуа и наращивать актерский арсенал можно условно не только в метро, но и просто во время просмотра документального кино. С ним тебе не нужно далеко выходить: это подлинные персонажи, уже запечатленные на пленке. Ты видишь их уже в некоторой художественной оболочке, тебе правильно их преподносят — как уже разделанный кусок мяса.
Не могу разграничить
Работа вообще никогда не прекращается, каждую минуту, каждую секунду, я не могу даже разграничить работу и отдых. Дома я слушаю музыку, учу текст на завтра, разбираю текст на завтра. Отпуска не люблю: через три дня меня тянет на работу. Только в этой работе я свободен. А выходной служит чисто для физической перезагрузки, чтобы не сойти с ума и не упасть с инфарктом.
Избегать штампов
Я не хотел идти в репертуарный театр, чтобы не терять работу в кино. Я не хотел сидеть по три года 368-м грибом в 10-м ряду, лишая себя настоящей учебы в практике, на съемочной площадке. На съемочной площадке я научился большему, чем научился бы в труппе театра. Олег Павлович Табаков — величайший мастер, и я до сих пор очень грущу о его утрате, — говорил, что в театре артист научается, приобретает навыки, а в кино он их тратит. 12 лет играешь «Ромео и Джульетту» в театре — а потом в сериале, чтобы с партнершей сыграть любовь, можешь применить какие-то театральные приемы. Речь об этом? Мне больше нравится живой кайф узнавания профессии через своих партнеров — народных артистов, которые также могли бы преподавать, но они снимаются в кино, научаться у более молодых партнеров непосредственности, и избегать штампов. При этом что-то сыграть в театре мне было бы интересно — но в труппе я себя представить не могу.
Больше мне ничего не надо
Впервые я испытал истинное удовольствие в профессии и понял, кто я такой, где я нахожусь и с чем я хочу связать свою жизнь, — это «Закон каменных джунглей», куда меня привел Игорь Хомский. А до этого была короткометражка «Мать и сын» у Евгения Сосницкого, учившегося во ВГИКе и позвавшего меня в свою дипломную работу. Мне очень повезло: тогда еще снимали дипломную работу на пленку, как надо! Я это увидел и буквально вошел в некий транс. И подумал: все, больше мне ничего не надо, я нашел свое удовольствие в жизни.
Вранье или кокетство
Мне чужда демонстративность, я стесняюсь этого, но мне очень приятно, когда человек узнает через мои роли ту самую действительность и благодарит меня за это. Я хочу, чтобы люди себя не чувствовали одинокими. Радует, когда ко мне подходят на улице за автографом: будет враньем или кокетством это отрицать. Если, конечно, речь не про нарушение личного пространства или панибратство.
Смена заканчивается в полночь
С точки зрения внутренней работы мне ближе авторское кино, которое делается сразу без целей на коммерческий успех. Оно снимается на коленке, своими силами, и, что я больше всего люблю, там нет финансового ограничения, что смена должна в 7:00 начаться и в 19:00 закончиться, а если уже 19:05, то мы попадаем на деньги. Мне нравится, когда смена заканчивается в полночь: пока мы не доснимем, пока мы не найдем, пока мы не добьем, мы не закончим. И это дает результат. Тебе это дает рост, тебе это дает удовлетворенность в высказанности того, что ты хочешь сказать. Если ты сейчас все это не скажешь, например, девушке, она ничего не поймет и уйдет от тебя, и уедет куда-то в далекую страну, и у тебя больше никогда не будет шанса сказать ей, что ты ее любишь. А если бы ты сказал ей сейчас, она, может быть, осталась, но ты никогда этого не знаешь. Вот так я люблю работать. Я говорю тут только про культуру отношения к профессии. А в целом я не против роли в каком-то замечательном кассовом зрительском кино, доставлять людям радость — к этому я и стремлюсь в профессии.
Снились месяц
Съемки с Люком Бессоном долго мне снились. Разница между их подходом и нашим в том, что я увидел, насколько люди могут действительно любить то, чем они занимаются. Наш мир был бы еще прекраснее, если бы каждый человек любил то, что он делает.
Рынок встал на дыбы
«Колл-центр» Наташи Меркуловой и Леши Чупова мы снимали в Стамбуле — и там у нас случались неожиданные проблемы. Во-первых, строгая Гильдия турецких кинематографистов: ровно в 17:00 они заканчивают и уносят технику. Во-вторых, это мусульманская страна, а нам нужен был кадр, где мы с Полей Пушкарук — с ее синим мелированием — гуляем по рынку и целуемся. Там это недопустимо: к нам подбежал дедушка лет 80, ударил меня, начал налетать на Полю, которую, к счастью, быстро увели и спрятали. Весь рынок встал на дыбы! Везде свои правила. Вот в США условно в каждом фильме должен появиться афроамериканец нетрадиционной сексуальной ориентации и с инвалидностью. И он не должен гладить лису, потому что это запрещено в таком-то штате. (Смеется.) Кино — это и политика тоже.
Баня, рыбалка, шашлыки
Из-за новых ограничений вряд ли выйдет на экраны сериал «Захар открывает глаза», где я играл с Борей Дергачевым, с Даней Вахрушевым и Сережей Бондарчуком, сыном Федора Сергеевича. По сюжету Серега жил с геем, который пытался помочь ему стать нормальным парнем и вернуть себе невесту. А мы играли друзей Сереги, у нас был такой хороший мужской костяк: ура, баня, рыбалка, шашлыки — и немного толерантности. Это было очень смешно, дико классно, объединило нас в классный дружеский коллектив. Но времена изменились.
И даже Ирочкой
В 2023 году мы увидим прикольную работу Сережи Сенцова, который снимал «1703», под названием «Престиж»: ее хотели сделать хорошей пасхалкой, реверансом «Белому лотосу». Там замечательная работа у Ирины Юрьевны Розановой — и я дико счастлив, что могу называть ее Ирой и даже Ирочкой. Еще выйдет «Возвращение Робинзона» Григория Михайловича Константинопольского — ностальгическая картина про советское прошлое, замечательные мемуарные воспоминания дико правоверного, творческого человека — с некоторым присущим ему сумасшествием. Флагманским проектом выйдут «Праздники» (компания Good Story media): изюминка сериала в том, что каждая из 16 серий — отдельный праздник, как отдельная театральная пьеса на шесть артистов. А сюжет довольно прост: есть тесть — майор МГЧС (Виталий Хаев), есть теща — полковник МВД (Мария Валерьевна Аронова), есть две их дочери и два жениха, и в каждой серии семья встречается на какой-то определенный праздник: 9 Мая, 1 Мая, Новый год, День полиции, Крещение, Пасха, День святого Валентина. И на фоне этого праздника разыгрываются замечательные семейные перипетии — с хорошей, как брызги шампанского, легкостью и юмором. Снимал мой друг Боря Дергачев. Там, конечно, я душу оставил, и роль такая, что я отмываюсь ото всех отрицательных образов и вылупляюсь вообще другим человеком. Это напоминает «Знакомство с родителями» с Беном Стиллером, где герой вынужден врать, потому что он любит, а его постоянно стращают и проверяют. Чего не сделаешь ради любви?
Генеральный продюсер проекта: Аниса Ашику Фото: Иван Пономаренко
