1 марта в российских кинотеатрах стартует режиссерский дебют сценариста Михаила Идова под названием «Юморист». Это ретродрама про придуманного советского комика Бориса Аркадьева (Алексей Агранович), которому надоело шутить в угоду народу и власти.
Фото: «Централ Партнершип» (кадры из фильма и бэкстейдж), Лена Керн
Дмитрий Барченков поговорил с Михаилом про «Гоголь-Центр», «Смерть Сталина» и радикальный проект «ДАУ».
Дмитрий Барченков: Рэпер Face специально для фильма написал песню: как эта идея пришла вам в голову?
Михаил Идов: Все получилось как-то спонтанно. Пока мы монтировали «Юмориста», Face выпустил альбом «Пути неисповедимы», который меня страшно заинтересовал — и не с музыкальной точки зрения, а, скорее, с гражданской, потому что это в принципе было одно из самых смелых высказываний российского музыканта за последние лет двадцать. И мне почудилась связь между Фейсом и главным героем картины Борисом Аркадьевым. От обоих ждут легких развлечений, а они, оказывается, хотят говорить о чем-то другом и могут даже рискнуть ради этого своей безопасностью. И я показал ему фильм, а фильм вдохновил его на трек, ну а мы в свою очередь решили оседлать этого тигра, так сказать, и поставить трек в финальные титры. Круто, что Face увидел в цензуре, о которой говорится в фильме, прямую метафору прошлогодних отмен рэп-концертов, жертвой которых был и он сам.
— Меня вообще заинтересовал тот факт, что ретрофильм про советские годы у вас оформлен современным музыкальным рядом. И я говорю не только о Face, но и об остальных треках…
— Да, и это оправдывается финальным ходом, который сюжетно и идейно связывает картину с современностью. Мне не хотелось, чтобы она была оторвана от нашего контекста.
— Вы долгое время занимались написанием сценариев, почему решились сесть в режиссерское кресло и именно на «Юмористе»?
— Во-первых, это естественная прогрессия. Во-вторых, сама история для меня очень личная и важная. Хотя первоначально я ее не писал для какого-то заказчика или конкретного режиссера, разве что думал показать ее Алексею Попогребскому, с которым мы работали над сериалом «Оптимисты». Но сценарий оказался в итоге достаточно камерным и достаточно четко вырисовался у меня в голове, что я решился снять его сам. А дальше мне повезло, в картину и в меня (хотя не без расспроса у Попогребского) поверил и продюсер Артем Васильев. Да и вообще мне кажется, что я пока что во многом остаюсь сценаристом, и в процессе съемок в моих задачах было максимально точно реализовать сценарий, а не придумывать что-то новое на площадке.
— А остались довольны собой после съемочного процесса?
— Ой, это же совсем неважно. Я довольно скучный в этом плане человек — работаю на результат. Я всегда с большим подозрением относился к режиссерам, которые слишком очевидно наслаждаются съемками, потому что режиссура зачастую притягивает людей, которым хочется покомандовать другими. Например, проект «ДАУ» — это экстремальный пример кино как предлога стать временным тираном.
— Для справки: вам удалось попасть на «ДАУ» — уникальный проект Ильи Хржановского, находящийся на стыке кино и современного искусства и вызвавший этическую дискуссию в связи с максимальной близостью к реальности всего того, что происходило во время съемок проекта?
— Нет. Но такой подход мне во всяком случае глубоко противен. Я стараюсь работать в атмосфере уважения к коллегам и очень точно подбирать правильную команду и артистов, именно чтобы потом просто дать им делать свое дело.
— В «Юмористе» достаточное количество актеров из «Гоголь-Центра»: и Алексей Агранович, исполнивший главную роль, и Семен Штейнберг с ролью поменьше, и Юлия Ауг с камео…
— На самом деле они все попали в проект не из-за того, что играют в «Гоголь-Центре». Со Штейнбергом мы работали над сериальным проектом, который так и не вышел, а Ауг, приехавшую на съемки к дочери Полине, у которой здесь есть полноценная роль, я просто-напросто не мог отпустить без эпизода. Правда, Аграновича я увидел именно в спектакле «Обыкновенная история» и после него сразу понял, что другого Аркадьева, даже более медийного, мне не нужно. И если все-таки говорить про «Гоголь-Центр», то я считаю, что это самая креативная в России площадка для молодых талантов. Нам с женой Лили выпала огромная честь написать фильм Кирилла Серебренникова «Лето», в котором многие из них сыграли. И, конечно, мы не собираемся останавливать это сотрудничество.
— Фильм — в какой-то степени и о цензуре. Есть ли она сейчас в России?
— Да, конечно. Причем лет пять назад я бы говорил, что у нас имеет место скорее самоцензура, но после закона о запрете гей-пропаганды, например, так уже не скажешь. То, что раньше воспринималось как легкие запретительные флюиды в воздухе, постепенно кодифицируется языком законов. Я думаю, что и запрет мата — это цензура. Почему в фильме с рейтингом «18+» нельзя использовать целый пласт русского языка, без которого в обиходе обойтись очень сложно?
— Недопуск до российского проката фильма «Смерть Сталина» — цензура?
— 100%. Это еще один пример перехода цензуры из чего-то абстрактного во что-то конкретное. Но вместе с тем, кстати, есть же не только политическая цензура, но и коммерческая, что-то мы убираем с точки зрения реалий рынка. И это уже норма для всего мира. Так что цензура — повсеместное явление, просто в СССР оно приобрело такую наглядно вопиющую форму, как «литование» шуток.
— Сами не боитесь быть не допущенным к прокату с каким-нибудь будущим проектом?
— Нет. Ну, значит, не буду. Я стараюсь не забывать, какая редкая привилегия — самовыражаться на разных языках перед разными аудиториями. Например, сейчас мы с женой пишем немецкий сериал «Deutschland 89» для Amazon. Мне интереснее и важнее работать прямо на российскую аудиторию, но если кто-то это право у меня отберет, то это событие будет печальным, но не смертельным.
— У главного героя «Юмориста» Бориса Аркадьева есть монолог «Бархатный сезон», который считается в народе его абсолютным шлягером, но который сам комик терпеть не может. Есть ли у вас свой «Бархатный сезон»?
— Словосочетание «бывший главный редактор GQ». (Смеется.) Учитывая, сколько с тех пор я написал и снял вещей, увиденных миллионами, для меня странно, что я все равно продолжаю ассоциироваться с журналом, в котором работал около двух лет и который на тот момент читали, может быть, лишь десятки тысяч. Я не сожалею об этих годах, но в какой-то момент хочется оставить их пройденным этапом. Надеюсь, когда-то это определение от меня отлипнет.
— Ваша картина по большому счету про оппозицию: быть счастливым внешне, но идти на компромисс с самим собой или выразить протест и получить за это наказание. Что бы выбрали вы на месте своего героя?
— Честно, не знаю. Фильм как раз про то, на какой степени компромисс мы готовы пойти, адекватной ли ценой платим за комфорт и благосостояние семьи. Кто-то идет до конца, кто-то ломается сразу. Я шел на разные компромиссы, но пока и для меня этот вопрос остается открытым.
— Финальный вопрос: шутки к фильму писали сами?
— Да, и они очень тяжело мне дались.
