Главному возмутителю спокойствия европейского кинематографа, скандалисту и новатору, анархисту и еретику, датскому режиссеру Ларсу фон Триеру 30 апреля исполняется 60 лет.
В преддверии юбилея
Posta-Magazine собрал лучшие высказывания мастера о жизни, свободе, воспитании, страхах, творчестве и, конечно же, об искусстве кино.
Неоднократно обласканный Каннским кинофестивалем, он с некоторых пор туда не допускается. Все потому, что в 2014-м, представляя там свою «Нимфоманку», Ларс фон Триер признался в симпатиях к Гитлеру. Коллеги-кинематографисты громко возмутились, общественность, казалось, мечтала сжечь провокатора на костре, но именно этого, судя по всему, датский кинорежиссер и добивался. Скандал получился грандиозным, а его новый фильм посмотрели даже те, кто далек от творчества Триера.
Но не все так просто в датском королевстве. Ларс фон Триер, со всей его эксцентричностью, — признанный ипохондрик и гениальный придумщик, который страдает огромным количеством фобий и никуда не ездит без своего любимого каяка. Он, кстати, даже в Голливуде ни разу не был — летать боится. Зато постоянно придумывает новые техники киносъемок и каждый день купается нагишом в открытом бассейне своей киностудии «Центропа». А вот что он сам о себе говорит.
О себе:
Фамилию фон Триер я взял себе в институте — тогда мне это казалось самой ужасной провокацией, которую я только мог выдумать. Людей не особо интересовало, что за фильмы я снимаю и насколько они хороши, а вот с этим маленьким «фон» им было очень трудно смириться.
Я никогда не страдал преклонением перед авторитетами. Ни в какой мере.
Что мне действительно казалось проблемой, так это невозможность контролировать весь мир.
У меня проблем не меньше, чем у других. Разумеется, я хочу, чтобы выходило по-моему. И если других это устраивает, то у меня с ними нет проблем.
Если я не работаю, я сижу за компьютером и играю в «Тетрис». Обожаю эту игру.
Я человек совершенно невозможный.
Мне кажется, большинство моих фильмов возникает так: я ставлю перед собой задачу.
Да, я могу стать бессмертным, благодаря моим фильмам. Но что я сейчас буду с этого иметь?
На съемочной площадке фильма «Нимфоманка» режиссер дает наставления Уиллему Дефо и своей музе и одной из любимых актрис Шарлотте Генсбур
О родителях и детстве:
Мой отец был социал-демократом, а мать — коммунисткой и убежденной сторонницей свободного воспитания и права ребенка на самоопределение.
В конечном итоге во всем виноваты родители. В первую очередь потому, что они произвели нас на свет.
Я был очень нервным ребенком. В шесть лет я мог часами сидеть, забравшись под стол, в ужасе, что на нас в любой момент упадет атомная бомба. Это была болезненная тревожность. Я и сейчас нервный.
Ничего оскорбительного нет в признании, что в основе многих предметов искусства лежат детские желания. Инфантилизм обладает собственной ценностью, в этом я глубоко убежден.
В моей семье было принято относится ко всему еврейскому с изрядной долей юмора.
Юные годы Ларса фон Триера
О свободе и творчестве:
Когда чувствуешь полную свободу выбора, постоянно будешь набивать себе шишки, сталкиваясь со внешним миром, где этой свободы не существует.
На сеансах психотерапии я пришел к тому, что мое детство было не таким свободным, как мне раньше это представлялось.
Творчество на самом деле имеет позитивные и негативные стороны. Объявив себя творцом, ты попадаешь в зависимость, постоянно ощущаешь потребность что-то придумывать.
Искусство других не играет для меня роли движущей силы.
Я очень сожалею, что мое воображение ограничено. Оно чересчур эгоцентрично и потому имеет пределы.
В молодости я увлекался живописью. Написал картин десять-пятнадцать, а потом забросил это дело, намалевав гигантский автопортрет размером два на три метра. После него мне абсолютно нечего было сказать.
По сравнению с тем гонораром, который режиссер получает за игровой фильм, рекламные ролики оплачиваются невероятно щедро. Но мне это неинтересно. Разве что время от времени.
Когда-то я написал сценарий по «Философии в будуаре» Маркиза де Сада. Серьезную драму в трех актах, восхитительно вульгарную. Но меня заставили ее уничтожить.
Вероятно, существует тесная связь между сексуальностью и искусством.
Кадр из фильма «Нимфоманка»
О разном:
Идиот не менее тонок, чем человек рациональный. Мне кажется, это интересная мысль. И она стоит того, чтобы защищать ее до конца.
В основе гуманизма лежит наивность. В нем много придуманного — сама идея, что человек печется о благе ближнего своего, глубоко наивна.
Существует только одно оправдание тому, чтобы пройти самому и заставить других пройти через тот ад, которым является процесс рождения фильма. Жажда жизни — вот единственная награда кинематографиста, его надежда и призвание.
Дайте мне одну-единственную настоящую слезу или одну каплю пота, и я с готовностью отдам за нее все «искусство» на свете.
Пустяки скромны и вездесущи. Они обнажают процесс созидания, не делая секрета из тайн вечности. Их рамки ограниченны, но масштабны, поэтому оставляют место для жизни.
«Обнаженка» от Ларса фон Триера
О фобиях:
Я страдаю множеством фобий, и если не направлять энергию на творческую работу, она сразу хлынет в эти дьявольские силы, вызывающие у меня страх и тревогу.
Если я хочу придумать что-нибудь страшное, я выбираю то, что пугает меня самого. Я обращаюсь к некой внутренней картотеке и извлекаю из нее то, что могу использовать.
Страх перед онкологией хорош тем, что он подавляет все остальные. Когда я боюсь умереть от рака, для других страхов просто не остается места. А ведь фобий у меня предостаточно.
Проблема с фобиями в том, что они не конструктивны. Из них ничего путного не выжмешь. Страх надо бы конвертировать во что-то полезное — в нем ведь масса энергии. С его помощью можно было бы взобраться на гору или совершить путешествие. Но вместо этого он порождает одну апатию, ничего не давая взамен. Очень жалкое состояние.
Кадр из фильма «Антихрист». В главной роли — Шарлотта Генсбур
Я настолько зациклен на себе, что воображаю собственную смерть по пять шесть раз на дню. Это уже просто смешно… Посмотрите на идиота, который целыми днями фантазирует о том, как он будет умирать.
Я готов сделать все, что угодно, чтобы поверить, что у меня еще вся жизнь впереди.
Режиссер и его музы: Шарлотта Генсбур и Кирстен Данст
