22 ноября в прокат выходит картина Ивана И. Твердовского «Подбросы» — фаворит последнего «Кинотавра». На этот раз автор «Зоологии» и «Класса коррекции» рассказывает о человеке, страдающем редким заболеванием — он не чувствует боли…
Мы поговорили с Иваном о том, как изображение в его фильмах перестало «обслуживать» героев и превратилось в важную составляющую истории.
Дмитрий Барченков: В Instagram* (*Meta Platforms Inc. (Facebook, Instagram) — организация, деятельность которой признана экстремистской, запрещена на территории Российской Федерации) Stories ты очень часто публикуешь забавный стикер — желтого кота, поверх которого красуется его имя «Тимоша». Почему решил завести воображаемого друга?
Иван И. Твердовский: Давай сфотографируемся вместе: ты первый, кто про Тимошу спросил! Мы с фильмом «Подбросы» очень много ездили по фестивалям. Я люблю, когда кроме режиссера организаторы приглашают еще и актеров, тогда все проходит очень весело. Но как-то раз я отправился в такое большое путешествие один. Мне было скучно, тогда и придумал Тимошу, с которым начал общаться. Я вообще люблю кошек, но уже несколько лет завести никого не могу, а с Тимошей, сам понимаешь, проще. Мы с ним очень много проводим времени вместе — вот только вернулись из Петербурга. Очень устали.
— А почему он желтый?
— Мои любимые цвета — черный и желтый. Хотя мой Тимоша даже не желтый, он лимонно-горчичный.
@tverdoskiy
— От котов давай перейдем сразу к «Подбросам». Если твои предыдущие проекты — «Класс коррекции» и «Зоология» — были пропитаны документальной эстетикой, то здесь история иная. «Подбросы» — очень стильный неонуар. Как ты пришел к такому достаточно резкому переходу?
— По правде говоря, здесь тоже была долгая документальная история, которую мы начали еще до «Зоологии». Во время монтажа «Класса коррекции» я часто ездил на старой машине, и чуть ли не каждую ночь меня останавливали сотрудники ДПС. Я ехал безумно уставший, с красными глазами, а они светили фонариком, просили пройти с ними, заставляли сдавать анализы и все в этом духе. Без шуток. Это происходило уж очень часто. В какой-то момент я понял, что провожу с ними столько времени, что уже достаточно про них знаю, и вокруг образовалась хорошая среда, чтобы найти историю. А еще так сложилось, что мой близкий товарищ погиб в ДТП и погиб лишь потому, что вовремя не была оказана помощь. Процесс был ужасно организован — сотрудники ДПС приехали где-то через час после происшествия. И я ясно понимал, что какие-то пятьдесят минут решили жизнь человека. Эти люди меня так дотошно возят сдавать анализы, а спасти человека не могут. В общем, мы начали копаться и глубоко занырнули в документальный проект — и он до сих пор еще в работе. Как раз внутри этого проекта была история про парня-полицейского, который использовал подростка для того, чтобы сначала провоцировать ДТП, а затем вымогать из участников деньги. Мне случай показался настолько абсурдным и хорошо характеризующим то, что со всеми нами сейчас происходит, что я решил сделать его точкой старта для фильма. А стилистика другая, потому что мне очень сильно хотелось уйти от документального первоисточника. Потому и родилась идея создать притчу, да еще и в духе комикса. Хотелось сделать ее визуально другой. В моих предыдущих работах изображение лишь обслуживало героев и их жизнь, здесь оно имеет такой же вес, как и содержание. К тому же, опыта для баланса я поднабрался.
Кадр из фильма «Подбросы»
Кадр из фильма «Подбросы»
— Ты много раз говорил, что среди референсов у «Подбросов» есть работа Ксавье Долана «Мамочка», где, как и у тебя, главный герой долго не видел мать и не знает, как с ней общаться. Порой их отношения становятся даже очень близкими, не переходя грань, конечно. Опирался ли ты в этом и на свои личные переживания?
— Конечно, я что-то экстраполирую из своей жизни на героев. Какими-то чертами, скорее положительными, персонаж Ани Слю напоминает мне мою маму. При этом, когда я писал сценарий, я не лез в глубины памяти в поисках конкретных историй общения с матерью. Меня, как главного героя, никто не сдавал в детдом — я рос в полной семье. Но черты, повторюсь, заметить можно.
— Подбросы«, помимо всего прочего, — еще и достаточно жесткая критика российской правовой системы. В нынешней обстановке, ясное дело, тема достаточно сложная. И я встречал много мнений, что ты мог быть смелее, обличать конкретнее, ярче. Присуща ли тебе самоцензура?
— Наверное, когда ступаешь в зону конфликтного кинематографа, рассказываешь про коррупцию и метафорически показываешь людей, имеющих власть на разном уровне, вообще странно говорить о самоцензуре. Если ты на это поле уже вышел, то назад пути нет. Глупо, сняв подобное кино, потом судорожно вырезать значимые сцены. Если я что-то и убирал, то делал это только с художественной точки зрения. У нас была сцена оргии власти, во время которой в зале суда происходило совокупление всех элементов системы. Артисты очень боялись, но мы все-таки ее сняли. Вырезать сцену пришлось только потому, что в сценарии она, на мой взгляд, не выбивалась из контекста повествования, а уже в фильме смотрелась вычурно, как пошлый анекдот. Лет в 17 такой китч я бы сохранил, но сейчас, когда мне 29, я вижу в этом дурной тон и нарушение общей стилистики картины. Только поэтому сцена не вошла в фильм, а не из страха, что после премьеры мне бы позвонили из Министерства культуры и очень долго ругали!
Кадр из фильма «Подбросы»
Кадр из фильма «Подбросы»
— Не могу не спросить про твое отношение к так называемому делу «Седьмой студии». Я сам сидел в зале суда на первом открытом слушании и удивлялся, как твой фильм точно откликается всей этой ситуации.
— Из моей картины видно, что я отношусь к этому процессу, как к некому сценическому действию. Институт суда сейчас похож на судно, которое ушло на дно — и его оттуда уже никакая спасательная операция не вытащит. К этому судну нужно относиться как к подводному миру, своеобразному артефакту, то есть пристально изучать. К сожалению, этот мир с каждым днем к нам приближается, и дело «Седьмой студии», как и вопиющий случай с Олегом Сенцовым — тому яркое подтверждение. Шуточки заканчиваются.
Иван на международном кинофестивале в Карловых Варах (KVIFF)
— А есть страх, что и тебя коснется?
— Прямого страха нет, но у меня уже много лет есть привычка хранить бэкапы (копии файлов на дополнительном носителе. — Прим.ред.) в таком месте, о котором никто не знает, материал развозить по разным местам… Кроме того, у меня есть фобия, что как-нибудь ранним утром мне позвонят судебные приставы в дверь и начнут обыски. Я не занимаюсь никакой политической деятельностью, и мои картины никак с ней не связаны, но такой подход может быть применен к любому. К сожалению, за мной могут прийти из-за безобидного детского мультфильма, например. Это, повторюсь, скорее не страх, но состояние тремора. Яркой фобии быть не может: я понимаю, что это моя страна, я здесь такой же хозяин, как и ты, как и любой другой, имеющий паспорт.
