Театр «Практика» представил очередную премьеру сезона со своими новыми резидентами — актерами Мастерской Дмитрия Брусникина, одной из самых интересных молодых трупп Москвы. Спектакль «Чапаев и пустота» в постановке Максима Диденко по одноименному роману Виктора Пелевина представляет собой трудноопределимую комбинацию ритуального действа, шоу, концерта и психоделического трипа.
Режиссер не стремится охватить
роман Пелевина во всей его многозначности, но что можно сказать с уверенностью, так это то, что Диденко удалось воплотить на сцене самую суть книги, причем минимальными средствами.
Роман Пелевина «Чапаев и Пустота», с его разветвленным повествованием, множеством сюжетных линий и вложенных в них смыслов, абсолютно несценичен. Как оказалось — не для режиссера Максима Диденко, известного московской публике, среди прочего, по спектаклям «Идиот» в Театре Наций, «Хармс. Мыр» в «Гоголь-центре», «Конармия» в Центре им. Мейерхольда. Мастер предельной театральной условности и абсурдизма, он способен визуализировать абстрактное и метафизическое, не отказываясь при этом от сюжетности.
У Пелевина Чапаев и поэт-декадент Петр Пустота — столь же персонажи, сколь и имена нарицательные, понятия и единицы сложной философской системы. Спектакль Диденко в театре «Практика» тоже существует на грани: реальность предельно конкретна, и в то же время ее очертания то и дело размываются. Мы видим персонажей с именами исторических личностей, которые даже имеют с ними определенное внешнее сходство, но их лица — маски, а сами они, по сути, — чистые идеи. А также демоны индивидуального подсознания и коллективного бессознательного, ведь пелевинский Петр Пустота — пациент психиатрической больницы. Однако при всей внешней фантасмагоричности происходящего делириум жестко структурирован и существует по собственным внутренним законам.
Спектакль разделен на три равнозначные части: музыкальную — «Сад расходящихся Петек», драматическую — «Черный бублик» и пластическую — «Условная река абсолютной любви». Каждая из них — о (со)существовании между полюсами реальности и иллюзии, Европы и Азии, социального и индивидуального, прошлого и настоящего.
Белый ты или красный? На этот вопрос невозможно ответить, как и провести демаркационную линию между Европой и Азией, что подчеркивает грим персонажей в первом действии, отсылающий одновременно к театру кабуки, комедии дель арте, к готической и панк-эстетике. Пелевинская пародия на революционные гимны звучит здесь яростным роком:
Товарищи бойцы! Наша скорбь безмерна.
Злодейски убит товарищ Фанерный.
И вот уже нет у нас в ЧК
Старейшего большевика.
«Почему вечный кайф есть, а никто о нем не знает?» — задаются вопросом герои второго действия. «У нас внутри — весь кайф в мире», его там «бесконечно и невообразимо много», ради него люди в монастыри уходят и «прутся там по-страшному», по-пацански авторитетно объясняет корешам Володин. Но его собеседники все равно не понимают: если кайф уже внутри, то почему же его так трудно там найти? Пелевинские диалоги, которые актеры в стилизованных костюмах джедаев и со световыми мечами в руках произносят с утрированной серьезностью, звучат комично, но при этом не становятся просто дивертисментом. В сценах второй части обыгрывается все та же раздвоенность человека: с одной стороны, он объективен, с другой — существует только потому, что существует в чьем-то сознании: «…если бы рядом оказался некий посторонний наблюдатель, он бы, наверно, подумал, что мы нереальны, что мы просто игра теней и отблесков огня».
Третье действие происходит под акапельный напев «Мне малым-мало спалось…», от которого в определенный момент остается единственная строчка «Ой, да во сне привиделось». Многократно повторяемые, эти слова становятся своего рода буддийской мантрой. Но при этом они — порождение воспаленного сознания Петра Пустоты. Под распеваемый на все лады напев актеры в винтажных мужских купальных костюмах то ли исполняют ритуальный танец, то ли и правда плывут по какому-то только им видимому течению, под конец исчезая в нем, как будто растворившись в пространстве. На сцене остается только Пустота. Или пустота? Но ведь абсолютной пустоты не бывает. По всем физическим и метафизическим законам она всегда стремится к заполнению. Мир — иллюзия. Жизнь в нем — реальность.
