КиноБизнес изнутри с Ренатой Пиотровски: интервью с актером и педагогом Алексеем Розиным

Съемки «Территории» были сложны тем, что полностью проходили в условиях экспедиции в настоящих природных условиях. Но у меня так вышло, что я не мог на первом и на втором сезоне позволить себе долго сидеть на месте, поэтому я большую часть времени в дороге провел — и вот это вот очень тяжело. От Перми едешь на машине далеко-далеко, вглубь Пермского края — а там невероятной красоты природа. И жуткая осень, переходящая в зиму… И это правильная фактура: осенняя, мокрая, хмурая.

Актерская профессия сильно подвержена таким факторам, на которые ты повлиять не можешь, коротко назовем это — фарт. Во-первых, подфартило или не подфартило — берут тебя или не берут на работу. Во-вторых, любой неожиданный момент (здоровье, еще что-то) — и ты вылетаешь из процесса. Поэтому иногда проекты наслаиваются друг на друга — и надо успевать везде.

В последние несколько лет я научился отказываться от каких-то проектов. Конечно, я и деньги люблю, люблю, когда мне платят за то, что я делаю, но я очень жадный и до ролей: мне интересно во все вписываться, ввязываться, пробовать, и поэтому я довольно долго не мог найти в себе сил отказаться. Но когда попадается откровенная дичь, нужно уметь сказать «нет». Хотя вообще критику нашего кино я воспринимаю неодобрительно.

Мне интересно, я смотрю, и я чувствую, что мы выходим на новый уровень. И очень хочется, чтобы это движение наверх сейчас не рухнуло.

Я совершенно не хотел никуда идти учиться и работать после школы. Последние пару лет я безбожно прогуливал, кое-как школу закончил, чтобы родители отвязались. При этом у меня была панк-группа, и когда я впервые вышел на сцену в 15, я понял: можно ничего не делать — и получать огромное удовольствие. На задворках сознания я знал: куда-то в эту область, просто от лени, мне и нужно развиваться. (Смеется.)

И когда закончилась школа, я годик отдохнул, поработал на заводе в группе резчиков по дереву, а потом в автобусе встретил знакомого рок-музыканта постарше, который и надоумил меня идти в Колледж культуры. «Стипендию платят, общагу дают. Ехай! Я поехал в Химки, прочитал басню, меня тут же приняли, а потом выяснилось, что есть институт, а есть училище, и поступил я не на актера, а на режиссуру массовых праздников. Первый год учился с интересом, потом стало скучно, праздники и Дни города «старого образца» не вселяли воодушевления. А когда до меня дошло, что церемонии открытия и закрытия Олимпийских игр, к примеру, это и есть массовый праздник, и такой праздник организовать не стыдно, было поздно: меня за прогулы уже выгнали, причем за две недели до диплома. (Смеется.)

У нас в Школе-студии есть удивительный человек, который уже очень давно работает заведующим учебным отделом, Наталья Аркадьевна Хохлова. У нее есть поразительно емкое изречение, которое когда-то давно, когда я был студентом, меня обижало, а потом я понял, что это абсолютная правда. «Куда студента ни целуй, везде будет жопа». (Смеется.) Студент, в общем-то, никогда не меняется, что мы, что наши родители, что наши бабушки и дедушки, что наши внуки будут одинаковыми студентами — разгильдяями!

Конечно, меняются механизмы восприятия, меняется язык, нарратив, способ передачи, получения и обработки информации человеком. А еще русский язык у нас настолько упростился, что я наблюдаю, что у ребят даже чутья нет. Я и мои коллеги — тоже не отличники, рванувшие в институт из библиотеки, у меня довольно много друзей-артистов моего возраста, которые книжки в руки не брали, пока не поступили, но все равно каким-то образом накопленная память, бекграунд, на котором мы воспитывались, привили чутье к слову. А сейчас для многих русских студентов русский язык — как иностранный. Простой пример. Читаем «Илиаду», я прошу студентов: перескажите. «Вот они собрались на собрание, говорили, и тут просыпается Ахиллес…» — «Стоп! Как просыпается?» — «Ну, здесь же написано: „на сонме восстав, говорил Ахиллес быстроногий“». В общем, русский для многих чужой. И я даже не говорю, что это плохо или хорошо, просто все иначе.

Клиповое сознание, короткие формы, емкие и желательно визуальные знаки, максимум информации в единицу времени — есть надежда, что мы таким образом идем не в деградацию, а в руны и иероглифы, образные знаки. Но надежда слабая. (Смеется.) Самая большая проблема для актеров: время по-другому строится, оно короткое, и молодежь часто не в состоянии выдержать длинное упражнение. Я, может быть, консерватор, но мне нравится моя профессия, это такое волшебство, актер владеет такой магией. И актер должен уметь держать внимание — и свое, и зрителя. Да, при этом важно находить язык, форму, которая соответствует сегодняшнему зрителю, чтобы разговаривать с ним на одном языке.

Я знаю нескольких гениальных людей, которые даже с автозаменой не могут грамотно писать до сих пор, а им уже за 40. Это гениальные совершенно люди — и режиссеры, и актеры. И какая разница, как ты пишешь диктант?

Студенты мне однажды говорят: «Плохое у нас образование в Школе-студии. Вот у меня одноклассник поступил в институт на востоковедение и за три года выучил четыре иностранных языка. А у нас я профессору сдал зарубежную литературу и историю европейского театра на пять, и при этом ничего не знаю. И я понял! Это привычка, воспитанная школой: за тобой бегают и пичкают этими знаниями — выучи вот это, выучи вот это… Ты привыкаешь к такой системе взаимоотношений, выходишь после школы, приходишь в институт и думаешь, что за тобой должен кто-то бегать и чем-то тебя пичкать, как этого парня в востоковедческом институте. Но нет: ты пришел сюда получать профессию, здесь есть люди, которым есть, чем с тобой поделиться, они могут сделать тебе магический подарок знаний. Но это ты должен гоняться за ними и потрошить этих людей.

В нашей мастерской кто-то хорошо сформулировал нашу философию: мы здесь не учим как быть актером, этому учить бессмысленно, бесполезно, человек захочет — научится, мы помогаем стать людьми, личностями, раскрыться. Наша задача студентов поддержать, дать им правильную питательную среду. Не загнать в какие-то рамки, ограничения, наши представления о том, что хорошо, а что плохо, как можно, как нельзя, а обеспечить такую питательную культурную среду, в которой человек, который не умеет писать грамотно, вдруг начал читать книжки и научился писать грамотно, чтобы человек, который, кроме «Фабрики звезд» ничего прекраснее не представлял, вдруг начал ходить в театры, в музеи. Мы должны развивать вкус. Помогать развиваться и становиться «объемным» человеком. А там уже станешь ты актером, не станешь — это твой выбор. Вот одна девочка не так давно поработала актрисой, поняла, что не хочет и не хотела, поступила в медицинский, и она психотерапевт теперь.

Мир двигается вперед, он никогда не стоял на месте, просто все гораздо быстрее сейчас. Каждые четыре года меняется набор студентов — и ты замечаешь разницу. Это дети, которые рождены в мире, где уже был интернет, свободный доступ к любой информации, им сразу доступен огромный объем информации, не нужно в книжку залезать, процесс поиска информации гораздо проще. При этом в этом объеме информации легко потеряться. Хотя теряются те, кто постарше, а не те, кто в этом родился, для которых это их привычная и единственная среда. Поэтому они порой могут позволить себе не зацикливаться на том, что «я актер». Хорошо, я актер, но сейчас мне интереснее писать музыку…

Ничего плохого в развлечении нет — в передачах или фильмах, когда поржали и забыли. Но (признаю, что это, возможно, звучит нафталиново) какие-то важные вещи должны храниться и передаваться. Не «вот нам заповедано, и от слова сия не отступим мы», но ценности, проверенные тысячелетиями, должны быть живы. В то же время, чтобы сбить градус пафоса, я не считаю преподавание в институте актом самопожертвования — это, скорее, к школьным учителям. Вот про них я не понимаю, как они решаются идти к маленькому хулиганью, которых нужно учить. В институте, повторюсь, студенты должны сами бегать за знаниями. А я преподаю в том числе и из эгоистических соображений: я тоже учусь сам в этот момент, работаю с новым материалом, для меня преподавание — это тренинг.

Преподавание позволяет не впадать в старческий маразм и к 44 годам хотя бы понимать, что происходит, о чем и как говорят, что слушают, что смотрят новые люди. Иначе можно закрыться в своем собственном танке с собственной подборкой новостей и сидеть в этом пузыре. Преподавание — классная возможность оставаться на связи с внешним миром.

Генеральный продюсер проекта: Аниса Ашику
Фото: Вова Поло