24 мая на сцене концертного зала «Зарядье» состоится премьера нового продюсерского проекта Павла Каплевича — свежей интерпретации «Кармен» в постановке Максима Диденко и художника-перфомера Айдан Салаховой.
Фото: Сергей Ершов
В спектакле будут присутствовать элементы балета, оперы и драматического искусства. Одну из главных ролей — бывшего возлюбленного Кармен офицера Хосе — исполнит известный российский актер театра и кино Александр Балуев.
Мы встретились с Александром Николаевичем в разгар репетиций, чтобы поговорить о необычном для него амплуа: Балуев впервые играет в спектакле, объединяющем несколько «высоких» жанров. По задумке продюсера Павла Каплевича одного и того же персонажа одновременно воплощают на сцене несколько разножанровых артистов. Так, роль главного героя, помимо Александра Балуева, исполнят танцор Эдуард Ахметшин и солист Новой оперы и Мариинского театра Хачатур Бадалян, а партию роковой красавицы Кармен — звезда Большого театра, прима-балерина Екатерина Шипулина в составе с примой Венской оперы Людмилой Коноваловой и оперная дива Карина Хэрунц. С того, что такое «полиформа» и легко ли в ней существовать актеру старой школы, мы начали нашу беседу.
Арина Яковлева: В интервью Павла Каплевича я прочитала, что нынешняя постановка «Кармен» отчасти началась именно с вас. Вы увидели «Щелкунчика» в «Зарядье», и вам так понравилась «полиформа» (слово, придуманное Каплевичем для определения нового жанра, включающего драматический спектакль, оперу, балет и т.д.), что вы озвучили желание поработать в этом жанре. Чем эта история так привлекла вас?
Александр Балуев: Ну, во-первых, Каплевич никогда не врет, поэтому если он так говорит, ему можно верить. «Щелкунчик» мне действительно очень понравился — это было необычно, красиво, художественно, красочно, захватывающе. Пользуясь случаем, рекомендую всем — и взрослым, и детям — непременно посмотреть этот спектакль именно на сцене концертного зала «Зарядье». Что касается полиформы, о которой говорит Каплевич, то форма — любая — в моей жизни занимает последнее место. Я все-таки пытаюсь заниматься содержанием и наполнением, хотя, конечно, без формы ничего не бывает. В случае с «Кармен» меня привлекла возможность поработать на одной сцене с исполнителями балета и оперы мирового уровня. Никогда в жизни не мог я представить, что окажусь с ними в одном проекте. Для меня это попытка «войти» в этот язык — язык балета, танца, язык музыки (прекрасной музыки в данном случае) — при помощи дела, которым я занимаюсь на протяжении долгих лет. Как все это совместить? Пока не знаю, как это будет смотреться со стороны. Я видел много больших артистов, которые читали классику под аккомпанемент оркестра — это интересно, но это понятная форма, в которой никто никому не мешает: наоборот, одно логично дополняет другое. А здесь история рассказывается при помощи разных выразительных приемов — это и театр, и хореография, и вокальные партии.
— Вашего героя Хосе играют сразу три артиста — помимо вас в роли задействованы танцор Эдуард Ахметшин и солист Новой оперы и Мариинского театра Хачатур Бадалян. Не увидев спектакль, сложно представить, как эта задумка будет реализована. Расскажите о сосуществовании разных альтер-эго вашего персонажа.
— Все три персонажа существуют на сцене практически одновременно, и это довольно трудно. Один замещает другого, используя собственный способ выражения, потом перерождается в третьего. Мне самому безумно интересно, как все это удастся воплотить, и поймет ли такие метаморфозы зритель. При этом мой герой — выдуманный: в оригинальном произведении его не было. Это старик, который предается воспоминаниям перед лицом скорой смерти.
— «Кармен», как, кстати, и другие постановки, спродюсированные Каплевичем, — это поиск новых форм в театре, свежего выразительного языка. Вы тоже пробуете себя в режиссуре и продюсировании. Насколько такое экспериментальное видение созвучно вашему представлению об эволюции драматического искусства?
— Я не разделяю его позицию — если говорить о будущем театрального искусства, то я за чистоту жанра. Другое дело, что порой отсутствие содержания толкает режиссера на эксперименты и, в частности, «многоформие». И если это попытка замаскировать несостоятельность стержня, то мне такой подход не близок: чем ты эту пустоту не заполняй — зеркалами, фейерверками, она так и останется пустотой. Я все-таки за то, что любые формы могут существовать на сцене, лишь бы они не были скучными, и если Павел Михайлович окажется прав, и будущее — за таким театром, то, в общем-то, в этом театре мне уже не место.
— Возможно, отчасти это связано с тем, что современный зритель уже так пресыщен и информацией, и визуальными образами, которые сыплются на него в режиме нон-стоп из многочисленных источников, что ему необходим этот вау-эффект?
— Конечно, это уже не тот зритель, который был 30, 20, даже 10 лет тому назад. Другие люди! Это другое поколение, и в них уже другая информатика, но для людей, которые все равно любят театр — а это особый тип людей, это не «попса» — мне кажется, смысловое зерно останется важнее любых визуальных эффектов.
— У вас колоссальный опыт — и театральный, и кинематографический. Выбирая материал, с которым работаете, что для вас самое главное? Что должно быть в проекте, чтобы он вас «зацепил»?
— Должен быть корыстный интерес. Что-то, что любопытно мне лично, вызов самому себе. Не обязательно, чтобы это было нечто глобальное — это может быть необычная драматургия, имя режиссера или сильный сценарий. Но я руководствуюсь исключительно собственными интересами.
— Возвращаясь к «Кармен» — что в этой постановке стало для вас таким вызовом?
— Я никогда еще не пробовал себя в жанрах, где ничего не понимаю, которые для меня абсолютно новы — это опера и балет.
— И насколько легко вы влились в эту жанровую синергию?
— Стараюсь! Пока репетиции в разгаре и окончательного понимания еще нет, но точно могу сказать, что меня ничто не раздражает. Лишь бы я никого не раздражал — это меня больше волнует, чтобы я не тянул на себя одеяло.
— Продолжая тему современного театра. Вокруг него сейчас много дискуссий. Часто его критикуют за излишнюю буквальность, провокативность. Есть какие-то вещи, которые, на ваш взгляд, недопустимы на сцене?
— Я не очень понимаю, почему существует такая установка, что театр должен шокировать. Совсем необязательно. Я, например, категорически против того, чтобы мат звучал со сцены или в кино. Объясню почему. То, чем мы занимаемся, — это не улица. Театр — это фантазия, это наш взгляд на мир — причем в любых, даже самых приближенных к реальной жизни историях. Вот эта конкретика, физиологичность — это попытка соединить то, что, на мой взгляд, соединять категорически не нужно. Театр — это не то, что можно потрогать руками.
— Готовясь к нашей встрече, читала мнение критиков о вашем герое Хосе. Версии, как водится, разнятся. Существует даже теория, будто Кармен таким образом инициировала превращение Хосе в «настоящего» мужчину, мачо. Что вы думаете о своем персонаже? Испытываете к нему симпатию или сочувствие?
— Начну с того, что этого персонажа нет — он выдуманный. Он был в истории, которая всем знакома, но жизнь его прервалась в силу известных обстоятельств. И это взгляд на то, каким бы он мог стать в старости. Теперь о моем отношении к нему. Если бы я ему не симпатизировал, я бы не согласился играть эту роль. Но главный мой интерес заключался в том, чтобы сыграть героя, которого нет. Это фантом. Постановка может существовать без него — в спектакле достаточно оперных партий, танца, музыки. Но если он добавит эмоций и выведет зрителей на какие-то другие чувства — у кого-то вызовет сочувствие, у кого-то симпатию, у кого-то неприятие — я буду только счастлив.
— Тогда последний вопрос — как вы думаете, Кармен все-таки любила Хосе?
— Нет, я думаю, нет.
