5 декабря в России отмечается День волонтера. Праздник новый, но от того не менее важный: благотворительность в нашей стране в последние годы демонстрирует колоссальные темпы роста — в том числе благодаря тем, кто бескорыстно приходит в эту сферу, чтобы сделать ее более эффективной.
Мы встретились с соучредителем фонда «Друзья», известным предпринимателем и филантропом Гором Нахапетяном, чтобы поговорить о том, что такое «интеллектуальное волонтерство», как социальные сети повлияли на благотворительную сферу и почему гражданское общество начинается с чистого подъезда.
Справка
Фонд «Друзья» был создан в 2015 году тремя друзьями: Гором Нахапетяном, Яном Яновским и Дмитрием Ямпольским. На протяжении многих лет занимаясь адресной помощью, партнеры решили, что благотворительности необходимы системные изменения, которые позволят ей развиваться и профессионализироваться. Сегодня в портфолио организации — три направления деятельности: программа стратегического развития и менторской поддержки некоммерческих организаций «Команда профессионалов», Московская школа профессиональной филантропии и проект ProCharity, который сами организаторы называют «скорой интеллектуальной помощью для благотворительных фондов».
«Благотворительность — это сфера, где всегда перемирие»
Арина Яковлева: Каждый приходит в благотворительность своим, порой довольно извилистым путем. Как это произошло у вас?
Гор Нахапетян: Наверное, нужно сказать «спасибо» моим маме с папой. Я уверен: все — из детства. Не было такого, что я жил-жил и вдруг пришел в благотворительность. Наша семья помогала всегда. В Армении мы жили на первом этаже, а дом был 16-этажный, и когда во всем доме отключали свет, многие оставались у нас, пока электричество не возвращали. Наша дверь всегда была открыта — для родственников, друзей, для соседей. Потом произошло землетрясение в Спитаке, ставшее, наверное, одним из столпов, повлиявших на мое формирование. Я в то время учился в университете. Мы сразу же поехали туда. Жгли костры, чтобы разглядеть, что происходит, залезали в расщелины. Груда камней, которую мы разгребали, оказалась детским садом… Только два ребенка из 54, что мы вытащили, оказались живы. Не люблю вспоминать это. Но тогда я увидел и понял важное: границы могут быть открыты, мир способен объединиться перед лицом большой беды. Как в «Маугли» — в дни большой засухи звери объединяются для Водяного перемирия. Вот так же и для меня: благотворительность — это сфера, где всегда царит перемирие.
«Резинка для трусов»
— Потом была «Тройка Диалог», где ваши благотворительные инициативы вышли на другой уровень.
— Да, все началось с резинки для трусов — эту историю я рассказывал уже много раз. Мы в «Тройке» решили заняться благотворительностью, выбрали детский дом, где проживали дети с особенностями развития, и обратились к директору с вопросом, чем мы можем помочь. Он ответил: «Нам нужны резинки для трусов». Какие резинки, о чем вы? Оказалось, что у них несколько поколений детей носили одно и то же белье, резинки изнашивались, а на новые средств не было. Конечно, мы закупили трусы, стали помогать этому учреждению, разбили сад, построили медицинский центр, который был им необходим. История грустно закончилось, но резинки для трусов я помню до сих пор.
— Наши читатели, наверное, могут подумать, что это такая байка, но моя бабушка всю жизнь проработала в интернате для детей с особенностями развития из неблагополучных семей, и она рассказывала то же самое — им выдавали две пары трусов и две пары колготок на воспитанника, все. И вертитесь, как хотите. И так было вплоть до Перестройки, пока не стала поступать первая помощь — причем из-за рубежа, от западных компаний…
— Так и есть: все начиналось с адресной помощи. Но однажды я понял, что это — бездонный колодец, и нужно менять саму систему. К тому моменту мы уже продали «Тройку», но благотворительность-то не продашь: она воздушно-капельным путем заражает все вокруг, проникает внутрь корпоративной культуры. У нас в компании не было каких-то институализированных вещей, кроме Комитета по благотворительности, но и он был неформальным: кто пришел, тот и голосует. Потом Рубен (Варданян — Прим.) создал Philin, а мы — «Друзей».
— Вы изначально рассматривали «Друзей» как платформу, которая будет заниматься именно профессионализацией благотворительной деятельности, или специфика сформировалась уже в процессе работы?
— Я убежден: к благотворительности должно быть не только человеческое, но и профессиональное доверие. Именно с этой целью был создан фонд «Друзья»: наша миссия — профессионализация этой сферы, в том числе путем привлечения специалистов из других областей.
— Как вообще эволюционирует сфера благотворительности в России? Какие-то изменения мы можем видеть даже на бытовом уровне. Раньше на слуху были один-два фонда, сейчас — уже несколько десятков. Какое влияние оказало на популяризацию этой сферы развитие социальных сетей?
— Социальные сети существенно упростили коммуникацию, сократив ее до одного клика. Раньше ведь как было? Нужно было где-то узнать о запросе, записать номер счета, зайти в Сбербанк, отстоять очередь…
— Приложить много усилий, чтобы пройти путь «от и до».
— Да! Затем заполнить какие-то формы (и на тебя еще тогда, в догрефовские времена, зыркали не очень дружелюбные тети), перевести эти деньги и… не получить никакого фидбека о том, что с ними произошло. В принципе, в те времена все реагировали только на какие-то форс-мажоры. Да, если происходило наводнение, пожар, землетрясение, реакция была, но говорить о системной помощи было нельзя. Даже на информационном уровне никто не знал, что существуют орфанные заболевания, те же «дети-бабочки». Бездомные были просто бездомными, которых нужно было выселить за 101-й км. Все это были непонятные люди, какие-то «понаехавшие». Мы же стремимся профессионализировать это все. Знаете, как говорят? Кто открывает школы — тот закрывает тюрьмы.
— В этом смысле показательна история, которую вы тоже любите рассказывать: как в Африке смогли поднять уровень образования, всего лишь предложив эффективное лекарство от глистов.
— Скажем так, этот метод получил наибольший эффект на каждый потраченный доллар. Похожая история в Индии: там, чтобы поднять образование, всего-то потребовалось выпустить дешевые очки! Оказалось, что около 10% детей так плохо видят, что не могут полноценно учиться в школе. Стоило проанализировать это, как в стране случился образовательный скачок.
— По вашим ощущениям, наше общество уже готово к развитию благотворительности на бытовом уровне? Если говорить не о корпоративной благотворительности и не о благотворительности от лица очень обеспеченных людей, которых все-таки не так много, а о более широких слоях населения?
— Мы наблюдаем очень положительную динамику, потому что каждый фонд (а профессиональный фонд тем более) расширяет свою аудиторию. Это уже не просто «сарафанное радио», как было еще несколько лет назад. Развитие идет в геометрической прогрессии.
— За счет чего происходит это развитие? Социальные сети? Медийные лица?
— Фонды сегодня используют все каналы коммуникации, чтобы привлечь в свои ряды новых доноров, в том числе, конечно, медийных персон. Многие публичные личности стремятся в благотворительность! Сейчас очень сложно найти знаменитость, которая не участвуют в подобных проектах. А дальше зависит от профессионализма менеджмента фонда — эффективно они используют этот рупор или нет. Потому что у звезд, селебрити, не так много времени, и их надо все время «выдергивать» — со съемок, с репетиций. Нужно уметь с ними работать.
«Благотворительность не должна быть тихой»
— К сожалению, благотворительность в России не раз себя дискредитировала — непрозрачные отчетности, хищения, скандалы. Кроме того, вокруг этой сферы существует немало стереотипов — что, например, жены богатых людей идут туда, чтобы просто себя занять. Люди настроены настороженно. Как бороться с такими настроениями?
— А с ними невозможно бороться, потому что соцсети уже воспитали целое поколение так называемых «диванных критиков». Они были, конечно, всегда, но сейчас у них появилась дополнительная площадка для реализации. Но спроси любого из этих людей, что они в своей жизни хорошего сделали, и вряд ли вы что-то услышите в ответ. Критиковать намного проще, чем что-либо создать. Когда ты создаешь, ты всегда рискуешь оказаться в свете софитов или, наоборот, облитым нечистотами.
— Еще одна часто звучащая претензия в адрес благотворительности связана с крупномасштабными мероприятиями. Комментаторы часто указывают на то, что участники подобных ивентов могли бы просто отказать себе в очередной паре туфель или сумке и тихо инвестировать сэкономленную сумму в помощь нуждающимся, не привлекая к этому внимание прессы. Что на это можно ответить или возразить?
— Я борюсь против того, что благотворительность должна быть тихой: я помогаю и никому ничего не говорю. Есть такое понятие — индекс вовлеченности, и этот индекс будет неизбежно расти, если каждый из нас станет говорить, что он занимается благотворительностью. Говорить громко, чтобы все, кто окружает вас, стали вашими последователями, примкнули бы к вам в этом движении, и только тогда нас станет больше. Если каждый будет делать что-то тихо, об этом никто никогда не узнает. Поэтому все эти ивенты, номинации и так далее — это реклама индустрии благотворительности в целом. Самое же ужасное для меня — это когда говорят «раздадим деньги». Люди, которые так мыслят, ничего не понимают в благотворительности. Если мы поровну или по какой-то формуле раздадим всем деньги, вряд ли станет меньше болезней, бездомных, брошенных животных и так далее.
«Все начинается с подъезда»
— Если раздача денег ничего не решает, значит, нужны какие-то системные решения в благотворительности. Что это должны быть за действия, и какое к этому отношение может или должно иметь государство, и какое — сами люди?
— Благотворительность всегда работает с государством в партнерстве, потому что она видит то, чего не видит государство. Государство широкими мазками сверху вниз может до определенного уровня помогать. Но взять, например, Мировой океан. Там есть различные уровни, самая глубокая точка — Марианская впадина, и что там, в Марианской впадине, происходит, государство вряд ли увидит. Это далеко, глубоко, темно, но там тоже есть какие-то рыбы. Задача благотворительности — как раз вытаскивать на поверхность проблемы тех, кто находится в Марианской впадине. Каждый из нас знает, что происходит у него в подъезде, и люди могут решить какие-то проблемы, просто собравшись вместе. Не обязательно ждать, пока государство это увидит, писать письма и так далее.
— В России, мне кажется, государство всегда и всем что-то должно.
— С советских времен за людьми закрепилась убежденность, что государство должно нас кормить и развлекать, и все должно быть бесплатным — и медицина, и образование.
— Но людей тоже можно понять. Когда думаешь о выживании, о том, что твой ребенок будет есть на обед, не до помощи кому-то абстрактному. Тем более, когда за плечами — сильное, богатое государство, сверхдержава с ее возможностями.
— Да-да, с этим имперским менталитетом, когда есть царь, он же бог, который должен всех спасти. Развитие благотворительности — один из маркеров формирования гражданского общества. Наверное, как раз с собственного подъезда — в котором общими усилиями чисто, лампочки горят, зеркало не разбито — и начинается гражданское общество. А если подъезд грязный, давайте не ждать, пока государство нам с этим поможет.
— Вы сами упомянули, что в вашем случае культура помощи ближнему шла из семьи. На Западе не только родные, но и разные институции формируют этот опыт у детей: устраивают благотворительные распродажи, ярмарки, инклюзивные мероприятия. Что должно произойти, чтобы подобные процессы начались и в России?
— Не хочу снова возвращаться к примеру с подъездом, но именно с подъезда все и начинается. Взять, к примеру, Москву — мы не знаем наших соседей, людей, с которыми живем в одном доме. Если говорить про детей, то первое, чему их нужно учить — это коммуникация. Важно прививать мысль, что все люди разные и все они — хорошие. Если мы не научим людей общаться друг с другом в «окейном» состоянии, мы будем вынуждены жить за маской стресса, и разговаривать маска с маской.
«Морщины — тоже коммуникация»
— То есть первый шаг на пути к гражданскому обществу — это эмоциональная открытость?
— Все, что происходит в нашей жизни, — это коммуникация. Мы видим красивую архитектуру и коммуницируем с ней, видим приятного человека, который нам улыбается, и это коммуникация, чистый подъезд — это тоже коммуникация. Рабочее место человека, его дом — все это коммуникация. При этом каждое рабочее место и каждая квартира разные. Зайдя туда, можно понять, какой человек там живет. Морщины — тоже коммуникация: если человек много улыбается, у него много морщин.
— Но это, наверное, очень долгий процесс, ведь в нашей стране столько поменялось за последние 30 лет.
— Именно поэтому мы и строим образовательные институции, не важно, Сколково это или Московская школа профессиональной филантропии. С одним из наших подопечных фондов мы сейчас обсуждаем создание Школы докторов-клоунов, принимаем участие в разработке стратегии Школы профессиональных хирургов-онкологов. Образование — это основа основ. Если у государства нет качественного образования в какой-то области, оно всегда будет на отстающих позициях.
«Интеллектуальное волонтерство в один клик»
— Возвращаясь к деятельности фонда, один из ваших флагманских проектов — платформа ProCharity. Как он функционирует? Каким образом участники с обеих сторон, и волонтеры, и благотворительные фонды оказываются на этой площадке и как осуществляется их коммуникация?
— Спасибо технологиям, они позволяют сделать этот процесс быстрым, комфортным, информированным и доброжелательным. Мы уже обсуждали, что технологии и соцсети в частности сократили коммуникацию между дарителем и фондом до одного клика, здесь та же история. Мы создали удобную платформу и стараемся привлекать к участию в ProCharity, с одной стороны, проверенные фонды, с другой — опытных специалистов, готовых бесплатно делиться опытом, знаниями и навыками. При этом одна из наших главных задач — научить фонды правильно формировать задание. «Нам нужно!» А что нужно? Наше любимое слово — «Зачем?» Именно оно помогает отваливаться всему лишнему, сохраняя суть. Мы ездим чесом по стране, приходим в различные компании, где предлагаем наши программы и вербуем профессионалов для интеллектуального волонтерства.
ProCharity — это уникальный онлайн-инструмент поиска и интеллектуальных волонтеров для благотворительных организаций. Платформа привлекает специалистов из различных сфер деятельности, готовых помогать фондам своими профессиональными навыками на безвозмездной основе. Волонтеры выполняют различные задачи: от написания маркетинговой стратегии и консалтинга в сфере финансов и фандрайзинга до создания веб-сайта, разработки фирменного стиля и логотипа, переводов документов, юридической консультации и настройки рекламной кампании в социальной сети.
— То есть специалисты не сами к вам приходят, а вы их приглашаете — и приглашаете, как я понимаю, сильнейших?
— Мы активно продвигаем наш проект. Приезжаем, рассказываем, делимся собственным опытом. Не тихонько что-то делаем, мы кричим. Привлекаем к сотрудничеству крупные компании — «Мастеркард», «Сибур», «Билайн», «Альфа-Банк» и получаем хороший результат: многие приходят к нам на платформу, становятся друзьями фонда и начинают помогать на постоянной основе. Обретают новый опыт, борются с профессиональным выгоранием. Плюс получают подарочки от спонсоров — маленькие, но приятные: книги, билеты в театры, бонусы от авиакомпаний и так далее. И это маленькое «спасибо» тоже важно. Кстати, компания MasterCard является еще и генеральным партнером платформы, и благодаря ей проект превратился из идеи в готовый технологичный и современный продукт. А вчера MasterCard вместе с фондом «Друзья» запустили ежегодную новогоднюю акцию, направленную на помощь детям. В рамках этой кампании 12 детских благотворительных фондов с платформы «Друзей» получат гранты на развитие своих программ общей суммой 75 миллионов рублей.
— Какой в основном возрастной диапазон у интеллектуальных волонтеров?
— Ядро — 25-35 лет. Чуть меньшая часть, более 30 процентов, — это люди от 35 лет и старше. То есть это все-таки уже состоявшиеся профессионалы.
— Что ими движет?
— Один из наших тезисов заключается в том, что, если ты не можешь помогать деньгами, ты можешь помочь своим временем. На самом деле, у человека всегда есть, чем помочь. Когда я поехал разгребать завалы после землетрясения, это был внутренний порыв, связанный в том числе с желанием показать свою нужность, почувствовать, что ты не просто просиживаешь штаны, что-то делаешь. Тут то же самое. Наши волонтеры потом делятся опытом со своими родственниками, детьми, и это позволяет формировать здоровую среду, подавать хороший пример. Обычно про работу-то и рассказать нечего, а тут такое событие! В нашей практике есть много вдохновляющих историй. Один наш волонтер взял своего сына на акцию фонда «Ночлежка» — они проехали с ночным автобусом по точкам, где помогают бездомным людям. Он мне потом рассказывал, что вечером это был один ребенок, а утром — уже совершенно другой. Волонтер получает очень многое в эмоциональном плане, но это тоже нужно уметь переварить и использовать.
«Миллениалы — это кислород, энергия»
— Согласно статистике, на Западе волонтерской деятельностью больше всего занимаются так называемые миллениалы. Кажется, что они больше других озабочены положением дел в мире. Что это — романтика? Или это вообще новое поколение — неравнодушное, вовлеченное?
— В этой среде безусловно есть кислород, энергия. В основном они, конечно, волонтерят не интеллектуально — что-то ручками делают, используя свою физическую силу, навыки. В России, кстати, бытовое волонтерство тоже стремительно растет — мощный рывок этому дала Олимпиада в Сочи: по всем ВУЗам тогда велась подготовительная работа, и в результате мы получили мощное добровольческое движение, которое сейчас набирает обороты.
— Каких специалистов фондам не хватает в первую очередь?
— Не хватает программистов, юристов, переводчиков, дизайнеров. Профессионалов, работающих с коммуникациями в социальных сетях, с цифровыми технологиями. Все это дорогостоящие, но необходимые для эффективной работы инструменты, которые нужны в любом бизнесе, и в благотворительности — в том числе.
55% западных миллениалов занимаются волонтерством по своей специальности 10-20 часов в неделю.
«Есть куда расти»
— Давайте немного поговорим про еще один проект фонда «Друзья» — Школу филантропии. В России, кроме вас, кто-то еще готовит профессиональных работников сферы благотворительности?
— Есть тематические курсы, но, чтобы называться школой, — такого нет. У нас очень высокий конкурс: 154 человека на 30 мест. Публика очень разная — есть и профессионалы (65% учащихся), которые уже работают либо возглавляют НКО (некоммерческие организации — Прим.), но хотят поднять свою эффективность, есть представители бизнеса (25%), которые в эту сферу намерены войти, есть жены богатых, известных людей (10%), которые занимаются благотворительностью, но понимают, что им не хватает профессионализма. В этом году система распределения грантов и зачисления студентов эволюционировала благодаря участию друзей фонда и донорам, которые проявили инициативу и решили поддержать отдельных студентов на протяжении всего курса обучения, а в некоторых случаях даже стали их менторами. Светлана Миронюк (Советник управляющего партнера PwC в России, Профессор МШУ «Сколково»), Сергей Зверев (Президент КРОС, руководитель департамента интегрированных коммуникаций Высшей школы экономики), Мария Поденко (руководитель премиальной сети «Сбербанк Первый»), Евгений Чаркин (директор по информационным технологиям РЖД), Михаил Кучмент (сооснователь сети Hoff), предприниматель и частный благотворитель Екатерина Фролова и другие поддержали проекты Школы в этом году.
— Какие навыки дает эта школа, чему она обучает?
— Как мы говорим, наша система обучения состоит из восьми модулей, и мы как бы собираем шампур. Я всем рассказываю такой анекдот: раввин идет по Израилю, его останавливает солдат, вскидывает ружье и говорит: «Стой! Ты кто? Куда идешь?» Тот говорит: «Сколько тебе заплатить? 10 шекелей? Я буду платить тебе 100, если каждый день на этом месте ты будешь задавать мне эти два вопроса». Так вот, первый модуль у нас отвечает на фундаментальный вопрос: «Ты кто?», второй: «Куда идешь?» Третий модуль: «С кем идешь?» И так далее. На этот шампур мы нанизываем профессиональные навыки: фандрайзинг, маркетинг, HR.
— Где обучались преподаватели Школы филантропов? Это базовые бизнес-навыки, которые адаптированы под благотворительную сферу, или отдельная программа по аналогии с зарубежным опытом?
— Поскольку этот проект мы осуществляем совместно с Высшей школой экономики, то часть преподавателей оттуда, другие — специалисты из самых разных сфер. Но мы выбираем, что называется, «крэм де ля крэм», только лучших. То есть, если, например, у нас HR-модуль, то лекции читают лучшие HR-директора, если говорим про фандрайзинг, то приглашаем экспертов-филантропов — Нюту Федермессер и ее коллег. Первое, чему мы учим, — это коммуникация, мы обучаем людей выражать свои чувства аутентично, а не завуалированно.
— Преподавание связано ведь с бизнес-составляющей благотворительного проекта или здесь и психология тоже важна?
— Без психологии никуда. Как я уже говорил, первый и на самом деле ключевой модуль учит правильному ответу на вопрос: «Кто ты?» Это попытка нахождения смыслов в том, что ты делаешь, и осознание, для чего. Модуль «С кем ты это делаешь?» — это разъяснение, как отстраивать партнерство, как от конкуренции переходить к кооперации. Каждый год программа корректируется, мы смотрим, какие появляются новые тренды, стараемся оставаться «на острие». Если возникает что-то новое, интересное — новый спикер, новая звезда — мы стараемся оперативно их приглашать.
«Благотворительность — это индустрия»
— Если сравнивать с западным опытом, насколько там эта сфера профессионально отстроена?
— В каждом зарубежном университете есть специализация ноупрофит-менеджмент, то есть менеджер по работе с НКО. А у нас на 200 с лишним тысяч организаций — мы одни, курс в 30 человек. Основной вопрос, который мы поднимаем, в том, что благотворительность — это не сфера, не род деятельности, не направление. Это индустрия, как и металлургическая, нефтяная и так далее. В этой индустрии работают миллионы людей являются ее партнерами, донорами или благополучателями. Нужны профессионалы, и их надо учить.
— Если говорить об обычных людях, которые хотят участвовать в благотворительности, но не знают, как подступиться к этой теме, с чего бы вы рекомендовали начать?
— Подъезд.
— Но подъезд — это то, что ты делаешь для себя…
— Почему? Ты делаешь это для города, для воспитания собственных детей. Когда мои родители получили квартиру в Армении, мы въехали в бетонный дом с таким же бетонным двором, и я прекрасно помню, как все соседи высыпали, чтобы этот двор облагородить. Мы сажали деревья, чтобы всем было хорошо. Для меня это был один из важных воспитательных моментов в жизни.
— По сравнению с западными странами, на каком уровне развития благотворительности находится сейчас Россия?
— Темпы роста у нас очень хорошие, но, к сожалению, частью нашего культурного кода благотворительность пока не является. То есть, если здесь ты не занимаешься благотворительностью, это нормально, а там — уже нет. Мой сын, когда заканчивал школу в Лондоне, получил не лучшие оценки, но он написал эссе, где упомянул о своем волонтерском опыте, и отправил в американский университет. Я был уверен: не пройдет. А его взяли — из-за эссе. Поэтому первый вопрос — «Ты кто?» — очень важный. Если у нас в резюме все начнут писать, что «волонтерили для ProCharity», рано или поздно это станет частью ДНК и будет решающим при приеме человека на работу.
Согласно мировой статистике, 82% HR-специалистов предпочитают кандидата со строчкой в резюме об опыте интеллектуального волонтерства; это 3-й по важности фактор принятия решения при трудоустройстве.
«Проблемы нашей песочницы»
— В одном из ваших интервью я прочитала интересную мысль о том, что в России благотворительность преимущественно локальная, то есть мы работаем с фондами, которые внутри России помогают российским детям (реже — взрослым). В то время как на Западе это глобальная сеть, которая нацелена на разные страны.
— Проблема нашей песочницы в том, что редкие фонды в своем уставе пишут, что будут помогать за рубежом. Соответственно, юридически они уже не имеют права это делать. Даже если они готовы, они не могут собирать и передавать деньги на Запад.
— Эта политика связана, в первую очередь, с тем, что у нас внутри рынка очень много проблем, с которыми приходится работать, или это такая ментальность?
— Мы не интегрированы в мировые процессы. Нам все равно, что происходит в Африке, в Японии и так далее. Мы все еще не часть глобального мира.
— Мы опять возвращаемся к проблеме коммуникации.
— У армян есть выражение «цавт танем», которое дословно переводится так: «возьму твою боль на себя». Нужно уметь брать боль на себя. Многое, конечно, зависит от средств массовой информации — что мы знаем о других мирах, через какую призму смотрим на них.
— Как думаете, сколько времени может потребоваться, чтобы Россия смогла интегрироваться в мировое сообщество — хотя бы в вопросах благотворительности?
— Стандартный ответ — 40 лет. По пустыне надо много ходить. (Улыбается.)
— Тогда последний вопрос. Мы позиционируем Posta-Magazine как проект о качестве жизни. Какую роль в качестве жизни играет благотворительность?
— В свое время фонд «Вера» использовал месседж, что лучше регулярного секса могут быть только регулярные пожертвования. На днях я встречался с одним из наших постоянных доноров (это крупный бизнесмен), и он мне говорит: «Ты не поверишь, есть в том, что мы делаем, какая-то эзотерика. Вот когда я начал искренне заниматься благотворительностью, у меня и в бизнесе все поперло. Но один раз я согласился участвовать в проекте просто для собственного пиара — и тут же начал терять деньги». Вопрос кармы не изучен наукой, но что-то там, наверное, есть, что воздается человеку за его дела. Но воздается только в том случае, если ты делаешь это от души, не просто понимая необходимость, но и чувствуя в этом потребность. Благотворительность не должна быть «на отвали». Совершить преступление, а потом построить церковь — не отмажешься.
